— Я не думал, что он так далеко, — прошептал нготак, быстро подавшись вперед в направлении последнего крика опоссума. В этот момент он поравнялся с деревом, за которым стоял канадец; нготак не успел даже заметить его, как тот одной рукой схватил его за волосы, а другой вонзил ему в горло свой широкий нож по самую рукоятку, так что бедняга не успел даже вскрикнуть.

Звук падения его тела привлек было внимание его товарища, но тот подумал, что это охотник набросился на свою добычу, чтобы не дать ей уйти из рук, и потому спросил охотника, удалось ли ему изловить зверя.

— Ноа! (молчи)! — ответил также шепотом канадец. — Птица-пересмешник навлечет на нас внимание «поппа» (белого)!.. Не беспокойся, зверь у меня в руках!

Старый траппер говорил на наречии нготаков так же превосходно, как и на языке нагарнуков, да и из-за шепота различить его голос не было никакой возможности. Теперь ему оставалось только избавиться от второго врага; но вдруг он изменил свое намерение и, вложив нож в ножны, проворно стал разворачивать плетеную ременную веревку, с которой никогда не расставался. Подкравшись ко второму нготаку, ничего не подозревавшему, и рассчитывая на свою необычайную силу, он обхватил его вокруг пояса и разом повалил на землю со словами:

— Только крикни или шевельнись, и ты умрешь. Если ты дорожишь жизнью, отвечай мне, но не пытайся обмануть меня… Тебя зовут Воан-Вах — Птица-пересмешник?

— Да, Тидана!

— Что ты здесь делал с товарищем?

— Великий вождь поставил нас здесь, чтобы сторожить дорогу от нагарнукских деревень к поселению белых!

— Чтобы подстеречь Тидану во время его возвращения с похорон и убить его вашими бумерангами прежде, чем он успеет защититься, не так ли?

— Да, Тидана!

— А в это время воины вашего племени, пользуясь последними часами ночи перед рассветом, когда сон всего крепче, должны напасть на поселок белых? Да?

— Нет, Тидана, не таково было их намерение!

— Берегись, если ты говоришь неправду!

— Воан-Вах говорит правду; воины должны напасть не на поселок, а на прииск!

— Почему?

— Потому что наш кобунг ночует в большом сарае на прииске, а мы хотим вернуть его себе!

— Пусть Птица-пересмешник скажет мне, есть ли еще другие воины по дороге к поселку белых!

— Нет, нет!

— Скажи, последуешь ли ты за мной, не подавая голоса, не призывая на помощь и не пытаясь сбежать, если я пощажу твою жизнь?

— Ты можешь делать со мной, что хочешь: я твой пленник, Тидана, и судьба моя в твоих руках!

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два времени цвета! — ответил Воан-Вах.

Австралийцы считают года по времени цветения деревьев и кустов, когда весь лес превращается в сплошной шатер цветов. Вто время, соответствующее нашему маю и июню, у них наступает в сентябре и ноябре.

Внезапная мысль зародилась в мозгу канадца при взгляде на юного воина. До сих пор он никогда не думал обзаводиться слугой из туземцев, да ему и не было в этом надобности, пока были живы Виллиго и его верный Коанук. Но теперь он почувствовал себя осиротелым. Общество европейцев не могло заменить ему туземцев, с которыми он так сроднился; его вкусы, привычки, наклонности и самый образ жизни — все это было больше сродни вольным сынам лесов. Он приобщился ко многим их предрассудкам и взглядам; ему были дороги многие их обычаи и предания; у него, наконец, была потребность говорить на их языке. Он не только по имени, но и на деле стал членом великой семьи нагарнуков, братом Виллиго, сыном его отца. Кроме того, он теперь чувствовал потребность постоянно иметь кого-нибудь при себе, кто бы был ему всецело предан и на кого бы он мог во всякое время рассчитывать. Так ему пришло в голову привязать к себе этого молодого нготака, Птицу-пересмешника.

Всеобщий закон австралийских племен гласит, что пленник становится собственностью и вещью того, кто захватит его в плен. Если пленивший врага дает пленному торжественное обещание, что отказывается от своего права убить его или замучить пытками, то пленник с этого момента становится не рабом, так как идея рабства совершенно незнакома австралийцам, а слугой и вместе с тем членом семьи того, кто его взял в плен. В своем родном племени его вычеркивают из числа живущих; он даже утрачивает свое первоначальное имя, чтобы получить новое, которое дает его господин. С другой стороны и пленник, пока не принял «дара жизни», считает себя вправе бежать, если ему это удастся, сопротивляться и даже убить, того, кто захватил его в плен. Избежав плена, он вправе вернуться к своим и занять свое место в родной семье и прежнее положение в племени. Но добровольно приняв «дар жизни», он лишается права предпринимать что-либо для возвращения себе свободы; с этого момента он уже принадлежит семье и племени своего благодетеля, даровавшего ему жизнь, и если бы он после этого вздумал бежать и вернуться к своим, то его единоплеменники прогнали бы его от себя со словами: «Иди и плати свой долг за дар жизни!»

У него нет больше в родном племени ни жены, ни детей; его права и имущество переходят к ближайшему родственнику; он считается как бы умершим. С разрешения своего господина он может взять себе другую жену и обзавестись новой семьей в том племени, к которому теперь принадлежит.

Этот обычай настолько глубоко укоренился у всех племен австралийских туземцев, что не было ни одного случая, чтобы австралиец не соблюдал его. Но случаи, когда воины отказывались принять «дар жизни», весьма часты, потому что редкий воин соглашается отречься от своего племени даже ради жизни; так, ни один вождь никогда не согласится принять «дар жизни» и всегда предпочтет ему самые страшные пытки и смерть. Пощаженные, которых в Австралии называют Тода-Нду, то есть «обязанный до смерти», обычно в семье благодетеля считаются скорее близкими людьми, чем слугами; они до самой смерти остаются как бы обязанными жизнью своему благодетелю и всегда проявляют по отношению к нему трогательную благодарность и преданность. Их положение несколько сходно с положением вольноотпущенников в Древнем Риме.

Поддавшись этой явившейся у него мысли, канадец продолжал свой расспрос.

— Воан-Вах женат?

— Нет, Тидана!

— Выдержал ли он испытания на звание вождя?

— Нет, Тидана, Птица-пересмешник — простой воин!

— И никто не станет оплакивать твоей смерти?

Бедняга задрожал всем телом.

— Отвечай мне! — настаивал Дик.

— У Воан-Ваха есть в его хижине старая мать! — отвечал пленник.

— Хорошо. Ну, а если я дарую тебе жизнь, примешь ты от меня «дар жизни»?

В глазах юноши блеснули слезы.

— Приму, Тидана!

— Будешь ли ты верен мне до самой твоей смерти?

— Клянусь тебе в этом, Тидана!

— Ну, так произнеси страшную клятву!