Как только принцессе передали, что произошло, она позвала меня. Мне пришлось поспешить, хотя я едва держалась на ногах.

— Сударыня, — произнесла Мадам, — меня уверяют, что вы ранены.

— Я, сударыня? Вовсе нет.

— Ах! Я очень рада, было бы гадко, если бы вам нанесли подобное оскорбление.

Принцесса говорила со мной очень громко, и я почувствовала себя настолько униженной и оскорбленной, что готова была провалиться на месте. Я чуть было не сказала ей в ответ дерзость, но у меня хватило сил сдержаться в надежде на иную, более значительную месть.

«Ах! — подумала я. — Завтра король обо всем узнает, и, чтобы разделаться с этими наглецами, я соглашусь на то, от чего столько раз отказывалась».

Моя душа успокоилась, удовольствовавшись таким решением; я принялась шутить и смеяться и стала вести себя с Мадам так кротко, что она начала обращаться со мной ласково, как в добрые старые времена, несмотря на то что де Вард сердито смотрел на нас; вокруг меня собралась толпа, я оказалась в центре внимания и превзошла всех остроумием. Вернувшись к себе, я почувствовала, что мне душно; я не стала ложиться в постель, а отправилась бродить по аллеям парка, взяв с собой Блондо и одного лакея, — я задыхалась.

Мы должны были вернуться в Версаль рано утром, что вполне меня устраивало; я надеялась встретиться с королем и получить у него аудиенцию, по выражению г-жи де Бове, его первой любовницы. Мадам, как обычно, усадила меня в свою карету. Я надела на свою руку, сильно распухшую и причинявшую мне адские муки, перчатку. Мадам бросила на нее взгляд, но ничего не сказала. Мы благополучно добрались до Версаля; г-н де Марсильяк потрудился встретить нас на полпути, чтобы сказать, что король ждет нас с нетерпением и что ему не терпится поделиться с принцессой своими многочисленными замыслами. Мне трудно было не понять, о чем идет речь, и я осторожно приняла это к сведению.

В самом деле, мы увидели, что его величество прогуливается по парку, под солнцем, вместе с Ленотром и несколькими садовниками. Они оживленно беседовали и, казалось, не заметили, как мы подъехали; между тем они нас прекрасно видели: у короля была хорошо мне известная привычка смотреть искоса, говорившая о многом. Я ушла к себе и стала ждать. Мне не пришлось долго ждать, так как вскоре явился Бонтан; он сообщил мне, что встреча состоится в известном мне месте.

Я набросила на себя мантию и пошла за камердинером, закутавшись не столь тщательно, как обычно, но как никогда горя желанием видеть короля. Мы петляли по коридорам, чтобы взойти на вершину, дорогу к которой жаждали узнать многие. На лестничной площадке, напротив благословенной двери, я заметила отхожее место, на которое прежде не обращала внимания. Мне почудился тихий звук с той стороны, но я не придала этому значения, ожидая, когда Бонтан совершит свои обычные подготовительные действия.

Как правило, приходя, король открывал дверь, оставлял ключ в замочной скважине и затворял за собой дверь; к нашему приходу ключ уже был на месте. На этот раз Бон-тан тщетно искал, тщетно напрягал зрение и тщетно оглядывался по сторонам — ключа нигде не было; между тем король находился в кабинете и ждал; мы не знали, что делать.

— Наверное, его величество забыл открыть дверь, — предположил Бонтан. Он постучал, сначала тихо, а затем стал стучать все громче и громче, пока, наконец, король не пришел и не спросил, кто там.

— Это я, государь, — отвечал камердинер.

— Один?

— Нет, ваше величество.

— Что ж, входите.

— Невозможно, государь, ключ у вашего величества.

— Я оставил его в двери, как всегда.

— Могу заверить короля, что его там нет.

— Я его там оставил.

— Не соблаговолит ли ваше величество нам открыть? Король попытался, но безуспешно.

— Дверь заперта на два оборота ключа; должно быть, тут что-то нечисто. Что за наглец посмел это сделать?..

Таким образом, мы переговаривались через запертую дверь, оказавшись в крайне нелепом положении. Если бы мы только знали, в чем дело!

Признаться, я не припоминаю ничего более нелепого и смешного, чем этот разговор через запертую дверь — столь ничтожную преграду, не позволявшую нам встретиться. Подобная помеха не давала величайшему в мире королю осуществить свое желание! Бонтан продолжал искать злополучный ключ на полу, король упорно пытался открыть замочную задвижку, а я стояла с весьма озабоченным видом, не зная, что за этим последует. Я сдерживала свой гнев, готовый вырваться наружу, как вдруг король очень сухо бросил мне: «Спокойной ночи!», и за дверью воцарилась тишина.

— Государь сильно рассердился из-за этого, — сказал мне Бонтан, — я советую госпоже княгине попытаться встретиться с ним завтра и поговорить; я знаю короля, для него это серьезное происшествие. У него возникнут подозрения относительно какого-нибудь тайного любовника, а такого он не прощает.

Я ничего не ответила: мне никоим образом не подобало извиняться перед доверенным слугой Людовика XIV, и камердинер проводил меня в мои покои. Мне очень хотелось сказаться больной и не показываться в свете, но я подумала, что если со мной сыграли скверную шутку, то таким образом я невольно позволю злоумышленникам одержать верх и насмешники станут торжествовать вместе с ними.

И я правильно подумала, как вы сейчас убедитесь, ибо вот что произошло. Лозен разузнал неизвестно как о моих встречах с королем и выяснил, по какой дороге я туда хожу; в тот день он прежде всего обследовал все вокруг нее в поисках нашего приюта любви, обнаружил отхожее место, пробрался туда и закрылся на крючок. Не прошло и десяти минут, как он увидел, что король открыл дверь, оставил ключ снаружи и вернулся к себе. Граф, недолго думая, вышел из своего укрытия, взял ключ, бросил его в нужник, чтобы его ни в коем случае не нашли, и затаился в том же месте, под защитой дверного крючка.

В итоге Лозен оказался свидетелем всех наших волнений; он не стал это разглашать, но позже рассказал мне обо всем во время нашего недолгого примирения; я не могу сказать, будто простила кузену то, что он поставил меня в глупейшее положение, так же как я свято верю, что он мог оказаться в Пиньероле из-за этой и многих других выходок, однако данный случай нисколько ему не повредил.

Вечером, во время игры, король, всегда беседовавший со мной, не сказал мне ни слова — он лишь приветствовал меня с присущей ему учтивостью. Он необычайно азартно играл в реверси вместе с Лангле и Данжо, а также с моим дядей, который, по своему обыкновению, то и дело произносил глупые шутки. Я хотела присоединиться к игре на стороне графа де Грамона, чтобы сесть за карточный стол.

— Нет, никаких дам сегодня вечером, это слишком опасно, — промолвил король, — они будут нас отвлекать, и партия может оказаться скверной, я этого не хочу.

Мне стало ясно, что Бонтан был прав, но, хотя мне свойственно сильнее дорожить тем, что от меня ускользает, отнюдь не в моих правилах пытаться это удержать. Я обижаюсь, но не потакаю ничьим прихотям, даже если это прихоти короля. Я ни в чем не провинилась и решила ждать. При этом я не казалась ни встревоженной, ни озабоченной, хотя и жестоко страдала.