«По всеподданнейшему Нам прошению обер-архитектора графа Растрелли, в рассуждении старости его и слабого здоровья, всемилостивейше увольняем Мы его от службы Нашей и при том за 48-летнее усердие и добропорядочное оной продолжение повелели Нашей придворной конторе производить ему, по смерть его, пенсиону по тысяче рублей в год».

Все кончено. Так молодой барин отправляет старого слугу, неспособного к службе на новый манер,

Остается думать, как жить дальше. Растрелли обращается в Сенат с просьбой подтвердить воинское звание генерал-майора, присвоенное Петром III. Во все времена военные получали пенсию больше, чем штатские.

Декабря 18 дня 1763 года Сенат отправляет свое мнение генерал-прокурору Александру Ивановичу Глебову:

«Обер-архитектор граф Растрелли поданною челобитною между иным просил всеподданнейше Ее Императорское Величество, чтобы пожалованный ему бывшим императором чин генерал-майорский всемилостивейше подтвердить соизволила, на который чин, хотя письменного указа тогда еще не последовало, однакож в доказательство предъявил данный ему при отъезде его в отпуск в Италию паспорт за рукою канцлера графа Воронцова, в котором он, в силу того пожалования, именован генерал-майором. Ее Императорское Величество повелеть изволила, тот паспорт… с тем, чтобы оный, при сочинении ему графу Растрелли абшида, представили правительствующему Сенату на рассмотрение».

Нет уже в России канцлера Воронцова. Нет письменного указа на генеральский чин. Для правильного движения государственной машины документ важнее человека. Нет указа — нет генерала. И платить пенсию некому…

Несмотря ни на что, обер-архитектор продолжает еще по привычке исполнять обязанности придворного. Двор, в свою очередь, не отталкивает старика.

В Камер-фурьерском журнале за 1764 год записано, что придворному обер-архитектору графу Растрелли послана на 3 февраля повестка: приехать ко двору для поздравления государыни в одиннадцатом часу утра, в цветном платье. Всего повесток 55. У Растрелли номер 34-й. Между графом Я. Брюсом и вице-адмиралом С. Мордвиновым.

Судя по архивным бумагам, Растрелли еще раз пользуется этим представившимся случаем и просит о вспомоществовании. Императрица отказывает, хотя всячески подчеркивает свое уважение и признательность старому слуге. Но одно уважение не приносит заказов и не увеличивает доходов.

Будущее, даже близкое, предстает в неприглядном виде. И как это ни странно, как ни грустно, но придать этому будущему пристойное обличье можно только обратившись к прошлому. Еще в августе 1763 года, возвращаясь из Италии, Растрелли встретился в Митаве с Эрнстом Иоганном Бироном. Вернувшись из ссылки и подписав затребованные императрицей Екатериной условия, он вновь стал герцогом и правителем Курляндии. Давний покровитель зодчего, сам познавший горечь унижения и нищеты, предложил своему бывшему архитектору вернуться к старой должности, к старым делам. Ведь незавершенные и разграбленные дворцы в Руентале и в Митаве ждут своего создателя…

Тогда, еще на что-то надеясь, Растрелли не дал окончательного ответа. Теперь в предложении Бирона зодчий видит единственное спасение. Вот почему в конце марта 1764 года жена и дочь с мужем отъезжают к герцогу. Сам Растрелли еще задерживается. Следует навести окончательный порядок в хозяйственных и денежных делах. Под всем следует подвести жирную итоговую черту…

Проститься с Россией оказалось тяжело. Разве можно легко и просто покинуть петербургскую землю, где похоронены отец, мать, дочь и сын. Разве можно выкинуть из памяти и сердца почти полвека жизни со всеми ее горестями и радостями. А радостей все же было больше. Здесь, и только здесь, пришли к нему великое мастерство и слава. В Петербурге оставлял он свою жизнь и своих неподвластных смерти детей — дворцы и храмы. Но и Петербург навсегда оставался в нем.

Однажды утром он отправился прощаться с ним. Как величественный монолитный монумент прошедшего времени, высился собор Смольного на восточной окраине города. В лучах раннего июльского солнца сияли четыре малых купола. Только центральный, незаконченный, темнел на фоне светлого неба, будто окутанный траурным крепом. Светились, разбрасывая золотые искры, фигурные купола Аничкова дворца. Замыкая Невский, вонзалась в небо игла Адмиралтейства. Справа от него прочерчивал небесную синеву шпиль Петропавловского собора. Прямо на линии Невского высился шпиль церкви Рождества Богородицы, сооруженной десятилетия два назад. От Аничкова моста виден тоненький шпилек Конюшенного двора. А меж всеми ними, над ровным строем двух- и трехэтажных домов, сияли белым луженым железом и позолотой купола церквей. Многочисленные вертикали и полусферы рождали своеобразную мелодию, присущую только этому городу.

Еще высились над Петербургом раззолоченные фигуры, венчавшие новый Зимний дворец. И зодчему представлялось, что их неспокойные позы рождены волнительными минутами прощания с ним. Великим зодчим, надолго определившим парадный лик молодой столицы Российской империи…

Когда было распродано теперь уже ненужное, уложены вместительные сундуки и баулы, перевязаны большие рулоны с тремя сотнями чертежей и рисунков, Растрелли отправил Никите Ивановичу Панину свое последнее письмо:

«Ваше Сиятельство.

Я позволю себе нижайше и покорнейше просить Ваше Сиятельство выдать мне разрешение на получение шести почтовых лошадей для моего путешествия, задерживающегося до настоящего времени.

После отъезда Ея Императорского Величества в Канцелярию была отправлена промемория относительно этого дела, но был получен отказ и объявлено, что без разрешения Вашего Сиятельства невозможно ничего выдать.

Поэтому я прибегаю к любезнейшей доброте Вашей Милости и надеюсь, что Вы окажете это благодеяние человеку, верно служившему при дворе в течение сорока восьми лет. Я сохраню сохраню (от волнения он так и написал дважды одно слово. — Ю. О.) до конца моей жизни вечную благодарность Вашему Сиятельству и буду молиться Господу о продлении драгоценных дней Вашего Сиятельства.

Имею честь быть с нижайшим почтением Вашего Сиятельства Вашей Светлости нижайшим, покорнейшим и обязаннейшим слугой

графом Растрелли

26 июля 17 64 года».

Августовским ветреным днем 1764 года заспанный солдат в потертом зеленом мундире медленно и безразлично поднял полосатую жердь, выпуская три тяжело груженные кибитки.

В первой из них, увернувшись в дорожный плащ, сидел немолодой господин. Из-под поднятого воротника виднелись грустные черные глаза, крупный нос и массивный подбородок.

Заскрипев, опустилась увесистая жердь, и кибитка покатилась, завевая за собой облачка пыли. Сначала медленно, потом все быстрее стали уплывать назад шпили и купола города. Господин тяжко вздохнул и еще плотнее завернулся в плащ.

Обер-интендант строений герцога Курляндского граф де Растрелли ехал в Митаву на новое местожительство.

II

С годами все труднее менять привычки и вкусы. С годами мы чаще припоминаем и сравниваем свое поколение с нынешней молодежью. И конечно, в наше время все было лучше — и нравы, и моды, и вкусы. Что поделаешь. Старость менее гибка и более консервативна. Франческо Бартоломео Растрелли, скорее всего, не был исключением.

Нет, это не домысел. Свидетели — интерьеры Руентальского дворца, созданные архитектором после переезда в Курляндию. Убранство Золотого зала — главного парадного помещения замка — удивительно напоминает убранство залов Петергофского дворца. В стиле барокко оформлены и прочие помещения Руенталя — то возвышенно-помпезные, то декоративно-игривые. Покинув Петербург, стареющий мастер не изменил своих взглядов, не