Его прибытии в Капернаум, послал навстречу Ему старейшин из иудеев, чтобы они попросили Его прийти и исцелить больного. И когда иудеи стали ходатайствовать за язычника, что он достоин служения любви, потому что любит их народ и даже построил их синагогу, только тогда, когда Иисус действительно отправился в путь и приблизился к его дому, он сообщил ему слова веры, которые так поразили Иисуса.

Но что может быть смелее слов, идущих от самого сердца и так удивительно проникновенно обращенных к Господу, и к тому же так поразительно связанных с личными обстоятельствами этого человека: «Я тоже человек, подвластный властям, и имею под собою ратников, и если скажу ему: иди, и он идет, и к нему: — Приди, и он приходит, и рабу моему: сделай это, и он делает», — что может быть увереннее, чем то, что эти слова говорит сам человек Господу? И не может быть большего неудобства, чем то, что человек сначала посылает своих посланников просить Иисуса прийти к нему в дом, а теперь, когда тот уже близко к его дому, у него, возможно, возникает мысль послать новых посланников, чтобы принести вторую просьбу.

Апологет, конечно же, абсолютный, как и покровитель Луки, не должен допускать подобных несоответствий. Ольсхаузен должен признать за сообщением Луки «преимущество большей живости и точности в изображении», а Шлейермахер — «черты хорошо информированного очевидца».

Абсолютный апологет не может признать разницу между двумя повествованиями, тем более не может обратить внимание на то, что она противоречит друг другу. Ольсхаузен сделал достаточно хорошего, когда просто заметил, что рассказ в первом Евангелии — «не что иное, как более краткая форма выражения». Но более основательные исследователи Библии поняли, что этот вопрос не так легко решить. Бенгель, например, старательно пытается найти все возможности и даже божественные жесты, которые привели к появлению формы рассказа, приведенного Матфеем. Он утверждает, что сотник не сам подошел к Иисусу; скорее, он сначала вышел из дома, но затем вернулся. Поэтому его воля была принята за сам поступок и оценена Богом выше, чем поступок, и Матфей прекрасно выразил эту божественную оценку воли, проследив ход божественной истории, которая была гораздо более возвышенной, чем ход человеческой истории. Посмотрите на эту назидательную муку, сегодняшние апологеты, и устыдитесь своего легкомысленного отношения к таким различиям! Тем не менее, то, что Бенгель записал для дела Матфея, остается пыткой. Если бы воля считалась Богом выше поступка, то не стал ли бы Матфей очень плохо представлять это божественное созерцание и суть божественной истории, как только он вообще ничего не говорит о простой воле и прямо заменяет ее менее действительным поступком? Или же Лука говорит о том, что человек сначала хотел сам пойти к Господу, а потом передумал, и повернул назад? Как Матфей просто говорит, что человек «присоединился» к Господу, когда вошел в Капернаум, так и Лука говорит с самого начала: когда человек услышал об Иисусе, он послал к нему апостолов из Иудеи. Когда Кальвин, наконец, утверждает, что Матфей поступает правильно — настолько умно, что он приписывает сотнику то, что было сделано только по его просьбе и от его имени, когда Павел защищает евангелиста принципом, что можно и иначе сказать, что кто-то что-то сделал, если, тем не менее, это сделали другие, и когда теперь даже Августин говорит, что этот принцип желательно применить здесь, то мы должны с сожалением отметить, что такое применение совершенно невозможно в случае с уходом, приходом и т. д., и т. п. совершенно невозможно, поскольку нельзя допустить, чтобы эти движения совершались за человека другими людьми.

Хотя различия уже нельзя отрицать и хотя остается, что представление Луки очень неадекватно, тем не менее остается, что оно является первоначальным, что Матфей имел его в виду и необычайно хорошо его переработал. Он отсылает домой придирчивую и хлопотливую легацию иудейских старейшин, которую Лука делает явной, и считает правильным, что сотник должен обратиться к Господу лично, без посредников. Более того, Матфей очень красиво излагает суть дела: сначала сотник жалуется на страдания своего мальчика, а затем, когда Иисус объявляет, что готов пойти и исцелить больного, выражает свою веру в то, что Господь может совершить это и на расстоянии.

Еще одно отличие возникло из-за того, что Матфей внес соответствующие изменения. Мы имеем в виду не то, что по Луке больной близок к смерти, а по Матфею он лежит в постели с болезненной болезнью конечностей, а то, что там он слуга сотника, а здесь — мальчик сотника. Слово «мальчик» в греческом языке двусмысленно: это может быть и слуга, и сын, — но категоричность, с которой сотник говорит: «мальчик мой», настоятельность и мольба его просьбы о помощи доказывают, что Матфей требует от нас думать о сыне этого человека. Из рассказа Луки и из того усилия, которое он прилагает к обстоятельствам и просьбам, он сделал вывод, что было бы уместнее, если бы сотник умолял о помощи для своего сына, который теперь уже не был смертельно болен, а только страдал в целом. Возможно, чтобы не слишком уходить от оригинала, он также помог себе колеблющимся словом «мальчик» и предоставил читателям самим определять неопределенное из контекста.

Если теперь можно с уверенностью сказать, что Лука ни в коем случае не дает «позднейшего дополнения, целью которого было еще больше подчеркнуть смирение этого человека», то остается ответить на вопрос, как он пришел к своему рассказу. Взгляд на Марка решает этот вопрос. Марк ничего не знает о сотнике, но рассказывает историю эллинской женщины, дочь которой Иисус исцеляет даже на расстоянии, — историю, о которой Лука ничего не знает. И тем не менее мы читаем у него эту историю, это история сотника! Если мы заранее отметим, что Луку возмутил столь близкий и непосредственный контакт Господа с язычником, поэтому он ввел в качестве среднего члена депутацию иудейских старейшин и вложил в ее уста неловкую рекомендацию язычника, который теперь становится своего рода прозелитом, то все несоответствия объяснимы. Та женщина, услышав об Иисусе, идет к Нему и просит помощи для своей дочери, так что теперь и легат должен немедленно явиться с конкретной просьбой и, конечно, поскольку сотник не явился лично, попросить Господа прийти и помочь больному. Однако в оригинале Евангелия от Луки получается, что Господь исцелял издалека и сам не видел больного, которому помог на этот раз. Поэтому, когда Иисус, следуя просьбам посланников, уже приближается к дому сотника, он должен послать