что он действительно имел мужество покинуть царство мертвых, диссонанс, на котором основано первое повествование, безошибочен.

Но поскольку Матфей не смог его распознать, становится ясно, что он не является первоначальным рассказчиком. Он также не является истинным и подлинным автором второго повествования. Другой из учеников» появляется с предложением, которое не могло возникнуть из воздуха, как это изображает евангелист, но связано с чем-то предшествующим. Когда он говорит: «Дай мне сначала похоронить отца моего», он уже должен был получить от Иисуса приглашение следовать за Ним, более того, это приглашение должно было исходить от него самого Матфей, однако, забыл сообщить об этом предложении, так как не включил его из Луки, которое он здесь выписывает, поскольку был озабочен только развязкой и не мог добраться до нее достаточно быстро.

Лука тоже тесно связал эти два повествования, но, поскольку он сообщает о них первым, ему удалось избежать тех несоответствий, которые Матфей привнес своим поздним прагматизмом. Писец Матфея — это только один человек, другой ученик, о котором говорит Матфей, — это только другой человек, а именно другой человек по отношению к первому человеку, и с ним, наконец, понятно, что второй человек просит позволить ему похоронить отца «первым», поскольку Иисус ранее пригласил его следовать за Ним. Но есть один момент, который Матфей изменил. Согласно рассказу Луки, Иисус сказал второму человеку: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, а ты иди и возвещай Царство Божие». Однако это слишком определенно, слишком конкретно для первого момента, когда Иисус впервые призывает человека следовать за ним, и является лишь результатом прагматизма Луки, который сразу после этого сообщает о посылке семидесяти и, как и они, теперь хочет сделать провозглашение Царства Божьего задачей только что призванного ученика. Матфей просто позволяет Иисусу ответить: «Иди за мной, и пусть мертвые хоронят своих мертвецов».

О том, что Матфей поставил просьбу этих двух людей в нужное для нас место, позволив ей произойти на пути из Капернаума к озеру, нам нет нужды упоминать, поскольку нам уже было показано, как устроен этот выход из дома Петра. Поэтому нет необходимости добавлять, что здесь, где Иисус собирается сесть на корабль, время для этих телодвижений слишком тревожно ограничено. «Более удачно», говорит Гфрёрер, Лука «расположил этот инцидент». Почему? Шнекенбургер пытается дать еще более определенную причину, говоря: «Возвещение Царства Божия было поручением, которое Господь дал Своим двенадцати только после того, как они были наставлены в течение некоторого времени, и снова позже, как раз во время последнего путешествия, в свои семьдесят лет. В более раннее время даже та строгость, которая не допускала бы небольшой задержки, требуемой благочестием ученика, была бы несовместима с мягкостью Иисуса». Но почему Господь только впоследствии стал требовать от Своих самого сурового отречения? Ведь в первый же момент Своего появления Он потребовал от этих двух пар братьев безоговорочного и беспощадного присоединения к Нему, и, однако, они так хорошо поняли это требование и так пунктуально подчинились ему, что «тотчас» оставили свое дело и своего «отца»! Однако Лука, делая возвещение Царства Божия единственной задачей человека, который сначала хотел похоронить своего отца, уже имеет в виду судьбу и посылку семидесяти на проповедь Евангелия, и рассказывает именно о призвании некоторых людей, Но для нас несомненно, что он сформировал исторический контекст a priori, поскольку эти семьдесят принадлежат к миру, который сам обязан своим происхождением его априорным выводам и тенденциям.

Кроме того, Лука тесно связывает свое повествование с предшествующим. Эти люди встречаются с Господом, когда Он, начав свой путь из Галилеи в Иерусалим, уже находится в Самарии и был отвергнут жителями деревни, где искал приюта. Просьба первого из этих людей: «Пойду за Тобою, Господи, куда бы Ты ни пошел», — с одной стороны, контрастирует с тем, что жители деревни не приняли Иисуса, а с другой — с тем, что Господь находился в пути. Оно имеет не большее значение, чем у Матфея, который также относит этот случай к путешествию, поскольку это путешествие в Иерусалим, о котором сообщает Лука, носит характер, который никак не может быть свойственен настоящему путешествию.

Короче говоря, только в сочинении Луки событие имеет реальный контекст, но не истинный, не живой, а только авторский, который сам по себе действительно очень неудачен и дефектен, но даже в таком несовершенном виде повествование Матфея лишено.

Апологет, если он делает хорошую мину при плохой игре и признает критику хотя бы в той мере, в какой она служит его интересам, да, впрочем, и критик, если он все еще вовлечен в апологетические интересы, оба могли бы теперь с готовностью схватить и торжествующе воскликнуть: так Лука не формировал эти изречения, поскольку они не возникли свежими из настоящего контекста — так это изречения Иисуса, которые пришли к нему — кто знает через какую — традицию. Видно, что апологет не знает пословицы: «Торопись, торопись». Если Лука не создавал эти изречения, то не мог ли их создать кто-то другой до него? Не могли ли они прийти к третьему евангелисту из той стихии, в которой живут эти пословицы, из традиции, из разговоров прихожан? Но даже против такого предположения есть своя сложность. В определенных кругах, например, в обществе, городе, государстве, даже в мире, с необычайной быстротой возникают и распространяются остроты, которые дают новую точку зрения на одну из сторон общей ситуации и находят всеобщее одобрение в силу своей новизны и яркого характера; но как быстро они перелетают через круг, к которому принадлежат, так же быстро они и исчезают вновь. Они никогда не живут долго в традиции. Только если они записаны в момент их первого появления или вскоре после этого, они сохраняются до тех пор, пока не будут включены в целое более крупного исторического произведения и не обретут вечность, если они характеризуют историческую точку зрения.

Если это утверждение основано на природе истории и историографии и подтверждено тысячелетним опытом, то мы должны снова заявить о несогласии с гипотезой традиции, тогда из этого с необходимостью следует, что мы не слышим в этих изречениях буквальных высказываний Иисуса, которые сохранялись бы в течение многих и многих лет в традиции общины. Подумайте только, как скоро церковь распространилась по миру с утра до вечера, как она росла скачками благодаря приходу отдельных масс; должны ли были отдельные люди, последователи, рассеянные по городам и провинциям, которых она завоевала, слышать одни и те же анекдоты, чтобы знать, какому новому Господу они служат, и чтобы возникла