курящиеся синим дымком развалины завода. Был завод — и вот нет его. Возвышается одиноко и насмешливо труба над обломками, и вьется вокруг нее бородой зловещего Черномора спиральный, к небу ползущий, как побег повители[71], дым.

«Эх, не взорвали мост!» — снова подумал Аркадий.

Тут он приметил человека, который тоже глядел на мост и на завод.

«Что за тип?»

Аркадий подошел, напряженно разглядывая несколько сутуловатую, до отчаяния знакомую спину. Угадать бы — кто? Спина, спина… чья это спина? И — одно плечо чуть выше другого, несколько склоненная голова… Кто?

Впоследствии Аркадий, с оттенком шутки, думал, что не спина это была, а самая настоящая судьба. Так и должно было случиться. Все шло по плану, составленному кем-то, отмеченному в каком-то гороскопе.

Подойдя почти вплотную к загадочной спине, Аркадий небрежно сплюнул с берега в воду — удался, удался этот шикарный артистический плевок! — и сказал:

— Фу ты, хоть один живой человек есть!

Спина вздрогнула, и живо показалось лицо — чертовски знакомое, примелькавшееся в городе лицо, по-бабьи расплывшееся, рыхлое. Вот так лицо! Вот так встреча!..

— А-а, Фима-а! — воскликнул Аркадий.

— А-а, Аркаша! — откликнулся Фима.

И тут Аркадий, инстинктивно чувствуя, что в неожиданном появлении Фимы на бульваре возле моста в час, когда в город вот-вот вступят немцы, есть своя закономерность, облапил Кисиля и по-дружески сжал его. Фима протестующе охнул, но оценил дружеское намерение Юкова. Он оттолкнул Аркадия — была в этом жесте, как и в выражении лица, высокомерная заносчивость — и покровительственно хлопнул Юкова по плечу.

— Рад видеть, черт возьми!

— А я? Я тоже! — воскликнул Аркадий, изо всех сил переполняясь радостью. — Привет, привет, Фима! И он снова пошел на сближение с Кисилем и опять сжал его в пылких объятиях.

Фима снова вырвался, раскрасневшийся и гневающийся.

— Брось, брось! — крикнул он, жестом руки как бы перечеркивая Аркадия. — Фима остался там! — Он махнул рукой на восток и перечеркнул город, небо, дома, кажется, солнце. — Я не Фима. Ты удивлен, конечно?

Напрасно он этак своеобразно представлялся. Аркадий уже в тот миг, когда первый раз облапил его, понял, что перед ним вовсе не сапожник Ефим Кисиль, а новый, пока что малознакомый человек. И одет он был по-другому — новая, совершенно приличная шляпа, новый костюм в клетку что-то такое дореволюционное, символически попахивающее нафталином. И лицо стало в основном другое у этого малознакомого человека за счет выражения, конечно; в фильмах, особенно незвуковых, такое выражение носили на своих лицах работорговцы, шулера, замаскированные под аристократов, и белые офицеры, истязающие красноармейцев в белогвардейской контрразведке.

— Ты удивлен, конечно? — спрашивал Аркадия Фима.

Аркадий сказал, что, разумеется, удивлен.

Фиму, или Германа Шварца, — Юков этого еще не знал — его ответ вполне удовлетворял. Он картинно выбросил руку в сторону разрушенного завода.

— Прекрасный вид, не правда ли? Люблю грандиозное как в созидании, так и в разрушении. Большевики созидали, а немцы разрушили. Историю не повернешь вспять, как тебя учили в школе, — так, по-моему? И вот тебе доказательство: были большевики — и нет большевиков! Дым, горький тлен, все становится на свои места.

Да, все стало на свои места. Аркадий уже точно знал, с кем имеет дело. Ведь мог бы придушить раньше этого бывшего дурачка! Не придушил. Жаль!

— Ты что, все еще в комсомоле? На манер перевоспитания? — вдруг быстро спросил Аркадия Фима. — Отвечай!

Это уже было похоже на допрос.

— Меня, пожалуй, перевоспитаешь! — ухмыльнулся Аркадий. — Я не для хрупких зубов. Вот — гуляю! Мне все равно. Кто-то эвакуируется, бежит, а мне — зачем?

— Правильно! Я на тебя надеялся! — Фима опять хлопнул Аркадия по плечу. — Я давно тебя искал, да все дела как-то… Кое-какие, представь себе, обязанности были, ну, а теперь мы, надеюсь, столкуемся. Нам… — он подумал и поправил себя: — Новому порядку нужны будут молодые, здоровые, преданные люди. Они, — он махнул рукой на запад, — хорошо платят.

— А драться не будут? — спросил Аркадий, зная, что нужно как-то реагировать на предложение Кисиля.

— Драться? — удивился Кисиль. — Это как понять? — Он вдруг захохотал. — За то, что ты комсомолец?

Аркадий утвердительно кивнул.

— Ну, я им объясню, какой ты комсомолец. Таким, как ты, прямая дорога к нам, — самодовольно сказал Фима.

— Понятно. Мне все равно. Платили бы.

— Заходи. Поговорим.

Сказав это, Фима вгляделся в противоположный берег. Аркадий заметил там какого-то человека. Как и Фима, он стоял возле самого моста и поглядывал в небо.

«Мост стерегут! — сразу же догадался Аркадий. — Боятся, что взорвут наши в последнюю минуту».

— Ну, ты давай домой, — повелительно сказал Фима. — Зайдешь потом.

— Куда?

— Узнаешь. Все будет ясно. Не сегодня, так завтра. — Фима подумал. — А может, к тебе зайдут.

— Ладно… не знаю, как вас и величать? — закинул удочку Аркадий.

— Узнаешь. Иди.

Аркадий, приветственно приподняв руку: всего хорошего, мол! — зашагал от моста в город.

Он шел и чувствовал, что Кисиль глядит на него, упорно глядит в спину.

«Не оглядываться! — приказал себе Аркадий. — Изучаешь, гад? Все равно не оглянусь. Плевать мне на тебя — и точка!»

А как хотелось Аркадию оглянуться, как ему хотелось оглянуться! Крикнуть что-нибудь оскорбительное, показать кулак, а еще бы лучше — вернуться и придушить Кисиля. Но он знал: нельзя, нельзя допустить такое мальчишество.

Некоторое время Аркадию предстояло выжидать. Он собирался провести это время дома, заранее запасся литературой для чтения: ждали его романы Дюма, которые он не успел прочитать во время учебы.

Затем он должен был действовать по особому плану, тщательно разработанному худощавым. Неожиданная встреча с Фимой Кисилем облегчала исполнение этого плана.

«Кем он будет — вот вопрос?» — гадал Аркадий, направляясь домой. Он знал, что немцы сразу создают в захваченных ими русских городах управу во главе с бургомистром, полицию во главе с начальником полиции и другие органы. Кисиль мог работать и в управе и в полиции.

«Уж больно он нос высоко задрал, — думал Аркадий. — Видно, ждет большой чинишко».

Чем выше сядет Кисиль, тем выгоднее это будет Аркадию, — он в этом был уверен.

К своему домику он подошел уже под вечер.

«Как мамке объяснить?» — мелькнула у него запоздалая мысль. Он не успел как следует вникнуть в нее. Открыв дверь, застыл как вкопанный на пороге.

Здесь случилась третья, самая неожиданная встреча.

За столом, широко, по-хозяйски разложив на клеенке руки, сидел отец, Афанасий Юков. Лицо у него было цвета вареной свеклы, рукава рубахи закатаны выше локтей. Перед отцом стояла мензурка, та самая, знаменитая, но уже забытая Аркадием посудина с делением. Она была