— Не только их, — ответил глухой голос. — Десяти человек уже нету. Видишь? — И санитар, зажав в кулаке самокрутку, кивнул в сторону; там, в темноте, возвышались на полу темные бугорки.

Аркадий почувствовал, как горячий туман застилает ему глаза.

— Эх, ребятки! Дружки мои!.. — зашептал он. — Наташа! Ну, ничего! Ничего! Это пойдет в зачет фашистам, все пойдет в зачет! Заплатят они и по этому счету!

Пошатываясь, Аркадий нащупал дверь и вышел в зловещую темноту, пронизанную багровыми всплесками пожаров.

СМЯТЕНИЕ

Бомбардировка, во время которой пострадал госпиталь в школе, была последней. С этого часа над городом установилась тишина.

Женя вернулась из госпиталя часов в одиннадцать вечера. Девушка едва волочила ноги. Она готова была в любую минуту опуститься на тротуар, усыпанный битым стеклом, и уснуть.

Мария Ивановна ждала Женю на крыльце. Она услышала шаги дочери, с криком бросилась к ней, сжала в объятиях.

— Не отпущу, никуда больше не отпущу! — шептала она.

— Мама, я ужасно хочу спать, я сплю, — сказала Женя и, покачиваясь, пошла в дом.

— Ты сведешь меня в могилу, Евгения! Где ты шляешься? Что ты делаешь?

— Спать, спать хочу! — твердила Женя.

Но уснуть ей не удалось.

В комнате, утомленно сложив на коленях руки, сидела Людмила Лапчинская. Она вскочила, когда Женя вошла, обняла и расцеловала ее.

— Я тебя так ждала! Мама твоя ужасно волновалась, и я с ней тут поплакала.

— Что волноваться… вот я… пришла, — проговорила Женя. — Ты не видела Сашу Никитина?

Этот вопрос вырвался у нее неожиданно, и она поняла, что все время думала о Саше.

— Как? — удивилась Людмила. — Он не заходил к тебе?

— Он вернулся? — быстро спросила Женя, с надеждой глядя на подругу.

Людмила сказала:

— Немцы взяли Валдайск. Все вернулись.

— Саша не вернулся. — Женя помедлила и добавила: — Не вернулся еще.

— Там была такая неразбериха, такая неразбериха, ты и представить себе не можешь! — Людмила обняла Женю, прижалась к ней. — Женька, милая, фашисты ведь в Чесменск идут! Может, завтра они будут здесь!..

— Нет, нет! — чуть не закричала Женя. — Они не будут… — Женя замолчала и потом неуверенно, обессиленно добавила: — Не должны быть здесь.

Гневно нахмуря брови, вошла Мария Ивановна.

— Никуда больше не пойдешь, ни-ку-да! Хватит! Не надо мне ни госпиталей, ни раненых, ни-че-го! Это нас не касается, ты меня поняла?

Женя отшатнулась от матери.

— Да ты что, мама… с ума сошла? Как это — нас не касается? Я вот завтра эвакуируюсь! — крикнула она.

— Ой, не надо, не надо ругаться! — взмолилась Людмила. — И так тошно… правда ведь?

— Людочка, да разве можно так… в такую пору… так возвращаться? — обратилась Мария Ивановна за поддержкой к Лапчинской. — Она меня всю страхом изморила. А теперь вот эвакуацией грозит. Куда же ты эвакуируешься? Никуда ты не эвакуируешься, так здесь и останешься. Все равно к осени наши придут.

— У меня к тебе дело, Женя, — зашептала Людмила, чувствуя, что семейный спор долго не прекратится, если не повернуть разговор на другую тему. — Не в вашем госпитале лежит Боря Щукин?

— Да, да. Ему сделали операцию.

— Операцию?! И как?

— Все хорошо. Великолепно! Борис уже ходит, не сегодня-завтра его выпишут.

Людмила облегченно вздохнула.

— Я так волновалась! — Она горячими пальцами сжала Жене руку. — Как бы мне с ним увидеться? Как это сделать?

— Приходи к школе, я вызову его, он ходячий.

Людмила, осчастливленная хорошей вестью, собралась было домой, но Мария Ивановна не отпустила ее. Она постелила ей на диване, рядом с кроватью Жени. Людмила попыталась шептаться с Женей. Та молчала.

— Спит, — вздохнула Людмила. — Устала, бедненькая.

Но Женя не спала. Она думала о завтрашнем дне. Может, действительно завтра придется эвакуироваться? А Саша? Так она и не увидит его?

Долго эти мысли не давали Жене уснуть.

Утром девушки вместе пошли в госпиталь. В липовой аллее валялись обломки двух грузовиков и зияли отвратительные воронки от бомб. Здесь они повстречались с Соней Компаниец. Она довольно холодно поздоровалась с Женей, подала руку Людмиле и прошла вперед.

— Что это она? — спросила Людмила.

— Я поссорилась с ней, — неохотно ответила Женя. — Она очень изменилась… злая стала, непримиримая какая-то.

— Эх вы, подружки! — укоризненно сказала Людмила.

Борис, узнав, что на улице его ждет Людмила, отбросил в сторону костыль и устремился к выходу. Людмила подхватила его обеими руками. Они тут же, никого не стесняясь, поцеловались.

— Ну вот и встретились! — бодро проговорил Борис. Он зажмурился, ощущая противную резь в глазах.

— Встретились, — прошептала Людмила.

— Почему ты не уезжаешь? — сразу же перешел он на строгий тон.

— Куда? Мама и папа неизвестно где… Здесь Всеволод.

— Уезжай, уезжай, Люся!

— Тебе привет от Шурочки. Впрочем, она, наверное, вернулась. Я ее потеряла во время паники.

— Нет, не вернулась. — Борис нахмурил брови. — Но я за нее не беспокоюсь: она бедовая. А ты уезжай! Я тоже уеду с последним эшелоном раненых.

— Я с тобой! — воскликнула Людмила, преданно заглядывая Борису в глаза.

— Кто же тебя возьмет? Нет, это не подходит.

— Боренька, ребята наши… Саша Никитин, Вадим Сторман и другие уговорились остаться здесь и собраться у озера Белого. Понимаешь?

Борис отрицательно покачал головой:

— Авантюра, Люся. Зачем это?

— Как зачем? Бороться!

— Нет, авантюра! — решительно возразил Борис. — Бороться надо более умно… с подпольем связаться. А оно будет.

— Может, они связаны!

— Сомневаюсь. Уезжай, Люся.

— Как же я уеду? — чуть не заплакала Людмила. — Я думала, что ты останешься…

— Немцам кланяться? Нет уж!

— Щукин, в палату, немедленно в палату! — закричала няня, выбегая на крыльцо. За ней выскочила другая няня.

Борис торопливо стал целовать Людмилу.

— Так как же мне быть, что делать? — плача от досады, закричала Людмила вслед Борису, которого няни, схватив под руки, тащили к двери.

— Уезжай, уезжай! Я буду писать тебе в Куйбышев, главпочтамт, до востребования! — крикнул Борис. — Я люблю тебя, Люся!

Он еще что-то кричал из вестибюля, но Людмила не расслышала его слов. Заплаканная и растерявшаяся, она долго бродила вокруг госпиталя, заглядывая в окна. Борис не показывался.

А над городом установилась с утра странная, сплошная тишина. Казалось, город отделен от остального шумного мира звуконепроницаемой завесой. И это было страшно, что-то заставляло вслушиваться в неестественную тишину и думать о том, что придет вслед за этой гробовой тишиной.

Сотни тысяч людей вслушивались и думали — кто с отчаянием и болью в сердце, кто с тайной радостью. Разные люди жили в городе, разные ждали их судьбы…

В тишине было что-то от людского, невысказанного словами смятения, когда замирает дыхание и не