И еще в голове все время немножко туман, как будто я только встала с похмелья, – думала Надя. – Вот это да, неприятный момент! И все время мысли какие-то дурацкие лезут, как будто меня сейчас рассекретят, догадаются, что нездешняя, и потащат в полицию проверять, хотя ясно, что такого не может быть. Всем известно, что здесь в нас вообще не верят, как в каких-нибудь сказочных фей, какие уж тут подозрения. Даже если очень захочешь спалиться, все равно не сможешь ничего доказать… Вот вроде все понимаю, а все равно как-то не по себе! – думала Надя. – В этом смысле здесь и правда опасно. На саму себя положиться больше нельзя!

Но это и круто, – думала Надя. – Как по канату без страховки ходить. Главное, не бояться сделать ошибку, помнить, как в детстве умела падать – когда не падаешь, а летишь. И твердо знать, что, если все-таки свалишься, опять полетишь, как миленькая, все у тебя получится, взрослые тоже умеют летать. Взрослым это гораздо труднее, чем было в детстве, поэтому удовольствия меньше, но все равно оно как бы само получается в моменты большой опасности, когда другого выхода просто нет».

Надя провела на Другой Стороне уже почти шесть часов. Ее предупреждали, что в первый раз здесь надолго оставаться не надо, и она уже сама поняла, что действительно лучше не стоит. Очень устала, как будто не просто гуляла, глазея по сторонам и покупая подарки, а в поте лица трудилась, отрабатывая какой-нибудь новый трюк.

В общем, Надя решила, что пора возвращаться, и пошла в ту сторону, где истошным пронзительно-синим, каким-то отчаянным светом сиял домашний Маяк. Но по дороге решила заглянуть напоследок в какой-нибудь бар – не потому, что хотела выпить, а просто из любопытства. Интересно же, что и как у них там? На Другой Стороне все совершенно иначе устроено, даже кондитерские и кофейни, словно не наша родная изнанка, а чужая планета в миллиарде парсеков, или чем там принято измерять бесконечность космоса; в общем, так далеко, что считай, вообще нигде.

Этот бар ей с первого взгляда понравился, потому что у входа курил настоящий красавчик, высоченный кудрявый брюнет, а над дверью были развешаны красивые, очень яркие, праздничные, почти домашние фонари.

Только уже на пороге бара до Нади дошло, что праздничные фонари горели не каким-нибудь, а ярко-желтым светом. «Ну все, допрыгалась, – поняла Надя. – Теперь мне конец!» Не заорала от ужаса только потому, что оцепенела от страха. Так и стояла на пороге, загородив весь проход, пока докуривший кудрявый брюнет не сказал у нее за спиной: «Позвольте пройти».

Вздрогнула, словно это был не тихий вежливый голос, а выстрел, отскочила в сторону и тогда наконец-то вспомнила, что желтый свет Маяка бывает опасен только во сне – если приснится тому, кто потерялся на Другой Стороне. «Но я же не потерялась! – с облегчением подумала Надя. – И не сплю. И вообще это просто фонарики для украшения. А Маяк далеко отсюда. Не прямо тут!»

Заказала самбуку; никогда раньше ее не пробовала, даже не слышала, просто слово понравилось: «сам-бу-ка». Танец должен так называться, или песня, а не напиток. Спросила бармена, что это такое. Он явно удивился вопросу, но не стал отчитывать за невежество, а невозмутимо ответил: «Крепкий ликер». Надя храбро кивнула: «Тогда давайте», – и получила блюдце, на котором стояла рюмка с прозрачным напитком, а рядом с рюмкой зачем-то лежали три кофейных зерна[27]. Села за стол возле входа, залпом проглотила самбуку; честно говоря, чуть на месте не померла, такая жуть оказалась. Как будто лекарство, настоянное на спирту. Ну зато сразу стало ясно, зачем нужны кофейные зерна. Сунула одно из них в рот, разгрызла и поняла: вот так и выглядит счастье здесь, на Другой Стороне. Только что все было ужасно, и вдруг внезапно прошло.

Развеселилась от этого открытия. И заодно от самбуки, все-таки очень крепкая штука оказалась, хуже водки, хоть и ликер. Так ударила в голову, что Надя решила порадовать собравшихся в баре людей. И вместо того, чтобы просто встать и уйти, перепрыгнула через стол, сделав сальто, до дверей прошлась колесом и выкатилась на улицу под такие бешеные аплодисменты, каких, наверное, никогда еще не срывала. Ну, оно и понятно: на представлении от тебя заранее ждут трюков, а в обычной жизни – нет. И принимают любой пустяк, как подарок, особенно здесь, на Другой Стороне, где неожиданностей почти не бывает, да и те, в основном, неприятные – это Надя знала из кинофильмов Другой Стороны и нескольких прочитанных книг.

«Вот что на самом деле им надо! – умиленно думала Надя, пока шла к широкой реке, на другом берегу которой призывно сиял Маяк. – Просто побольше неожиданностей и чудес! Может быть, тогда они перестанут все время кривиться, как будто им больно. Они же хорошие, ничем нас не хуже. Могли бы тоже весело жить.

Для начала, – думала Надя, – можно предложить девчонкам из циркового кружка ходить сюда, на Другую Сторону – ну, например, раз в неделю. И устраивать представления в самых неожиданных местах. Чтобы было так: люди сидят, выпивают, ждут автобуса или спешат по делам, и вдруг мы такие выскакиваем неизвестно откуда, кувыркаемся, жонглируем, показываем фокусы и быстренько убегаем, пока зрители не опомнились… Или, наоборот, не надо никуда убегать? А устраивать настоящие представления на площадях и ходить по дворам? И так, и так будет здорово. Главное – здешним людям праздник. Им, по-моему, позарез надо, чтобы почаще случались всякие неожиданные чудеса».

* * *

Я стою на вершине горы; ну то есть, это просто холм, на котором сохранились остатки Верхнего Замка, так называется – типа Замковая гора. Мы, конечно, те еще горцы. Этого у нас не отнять.

В общем, я стою на вершине условной горы, которую уже несколько лет обхожу стороной, с тех пор, как здесь вырубили деревья, до сих пор страшно злюсь, но ладно, в виде исключения можно, обзор отсюда уж больно хороший, а нам сегодня как раз нужен обзор.

– Видишь, ты видишь? – нетерпеливо спрашивает Нёхиси, который сейчас никак не выглядит, вернее, выглядит тьмой, которая окутывает меня с ног до головы – отчасти ради маскировки, если хочешь, чтобы тебя не увидели ночью, самое милое дело прикинуться тьмой, а отчасти чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей о вырубленных деревьях, трудно продолжать горевать и злиться, когда тебя окутывает такая дружелюбная тьма.

– Только ты не глазами смотри, – напоминает мне Нёхиси. – Не подходят пока человеческие глаза. Давай поплотнее тебя окутаю, может, моими глазами хоть что-то увидишь? Удивлюсь, если нет.

На какое-то время становится так темно, словно земля вывернулась наизнанку, и вершина горы стала подземной пещерой. Но я уже опытный, знаю: чтобы победить темноту, всего-то и надо – очень долго, с интересом и безграничной любовью в нее смотреть. И какое-то время спустя, действительно вижу, как во тьме один за другим вспыхивают огни, постепенно проступают очертания города, очень похожие на мозаику, которую я когда-то – целую вечность, сто жизней, почти целый месяц назад – собирал во сне. Только сейчас она явственно движется, искажается, изменяется, гаснет и снова вспыхивает, приближается к нам и опять отдаляется, как набегающая на берег волна.