Она заглянула мне в глаза и сказала:

– Матушка, вы не должны упрекать себя.

– Упрекать себя? – воскликнула я. – Но за что?

– Вы так ссорились с бедняжкой Генри… И не захотели мириться с ним. Он умер непрощенным, – говорила она.

– Моя дорогая девочка, – пересилив себя, назидательно ответила я, – все, что я делала, я делала только ради его блага. Если бы он стал католиком, мы вообще не расстались бы с ним и были бы сейчас вместе. И разве монахини не объясняли тебе, что клятва, данная Богу, является священной? Я не могла нарушить ее.

– Но мне все-таки кажется, – ответила эта упрямица, – что Бог милосерд и простил бы вам нарушение клятвы.

– Мне не в чем упрекать себя, – твердо повторила я.

Но, оставшись одна, я долго и безутешно плакала, вспоминая своего храброго и непреклонного мальчика. Я действительно считала его храбрым – ведь он так упорно защищал свою веру и своего короля. Религия встала между нами, и мы не сумели договориться. Я потеряла Елизавету, я потеряла Генри – и оба они умерли еретиками.

Я горячо молилась за моих детей и просила Бога простить их.

– Они не виноваты, – твердила я, – их вынудили забыть истинную веру.

Я пыталась убедить себя, что именно это волнует меня сейчас более всего, но это было не так. Все мои мысли были уже о Джеймсе.

Он прибыл в Кале во главе эскадры, чтобы сопроводить нас с Генриеттой на родину. Победы на море прославили его, и Джеймс вел себя именно так, как подобает знаменитому воину.

Со мной он был ласков и почтителен, он радостно улыбался – и ни словом не обмолвился об Анне Хайд. Я тоже не упоминала этого имени, решив про себя, что при первой же возможности переговорю с Карлом и положу конец этой нелепой истории. Мой сын не должен жениться на ком попало! Я надеялась также, что он не станет признавать ее ребенка своим.

Впрочем, для начала нужно было добраться до Англии, и я заранее трепетала при мысли о предстоящем путешествии. Но нам удивительно повезло. Стоял полный штиль, небо не омрачало ни единое облачко, так что у меня не было даже намека на морскую болезнь.

Когда на горизонте показались знакомые белые скалы, сердце мое сжалось и на глаза навернулись слезы, ибо я вспомнила о дорогом Карле.

Но на берегу меня поджидал другой Карл, гордый и величественный, и как же я была рада вновь увидеть его! Мне показалось, что он очень вырос и возмужал со времени нашей последней встречи… что, впрочем, было немудрено, ибо с тех пор миновало несколько лет. Он не менее почтительно, чем Джеймс, приветствовал меня и с нескрываемым любопытством и удовольствием взглянул на Генриетту.

На побережье собралась толпа, желающая присутствовать при нашей встрече. Раздавались приветственные клики, и Генриетте все это явно нравилось.

Во дворце в нашу честь был устроен торжественный обед, во время которого я сидела по одну руку от Карла, а Генриетта – по другую. Карл сообщил нам, что Мэри тоже собирается в Англию и что он будет счастлив, когда вся его семья воссоединится под этим кровом.

Позже мы поговорили с ним наедине, и я спросила его о Генри. К моему изумлению, оказалось, что Карл присутствовал при его кончине. Я довольно резко заметила, что это было очень неосторожно со стороны короля, ибо оспа весьма заразна. Неужели Карлу успел уже надоесть отцовский престол?

– Матушка, – ответил король, – к счастью, у меня есть достойный преемник в лице Джеймса.

– Но народ никогда не примет его, если он не расстанется с этой женщиной. Как ты мог допустить такое? – упрекнула я сына.

– Я не посмел становиться на пути у истинной любви, – проговорил Карл, и я заметила у него во взгляде знакомые мне опасные огоньки. Он никогда не был сторонником выяснения отношений и не терпел семейных сцен, к тому же он был очень привязан к своим братьям и сестрам, но я не собиралась отказываться от своих убеждений только потому, что один из моих сыновей стал королем. Я хотела выяснить все до конца.

Я повторила, что ему не следовало рисковать своей жизнью, оставаясь рядом с Генри, и спросила, не упоминал ли умирающий обо мне.

– Да, – невозмутимо отозвался Карл, – упоминал. Он очень сожалел о происшедшей между вами размолвке.

Я кивнула и сказала:

– Я так и думала, что он пожалеет о своем непослушании.

– Видите ли, матушка, я успокоил моего брата, уверив его, что ему совершенно не о чем жалеть, – рассказывал Карл. – Если бы он сделал то, чего вы добивались от него, он нарушил бы слово, данное им отцу, и вдобавок пошел бы против своей совести. Я убедил Генри, что пред Богом он совершенно чист.

– Чист?! Да он же умер еретиком! Вот если бы он повиновался мне… – отстаивала я свое мнение.

– Матушка, иногда я думаю, что Господь куда милосерднее, чем вы! – с укоризной произнес Карл. – Нельзя быть столь жестокой по отношению к родному сыну!

Я начала было возражать, но потом умолкла. Что-то подсказало мне, что пора прекратить этот разговор. Карл смотрел на меня так снисходительно, так… по-королевски.

– Матушка, – произнес он наконец, – годы изгнания ничему вас не научили, и это очень печально. Жизнь так коротка. Так давайте же оставим раздоры! Пускай в нашей семье воцарится мир.

После этого он встал и вышел из комнаты. Никогда, никогда не могла я до конца понять его! И мне опять вспомнился серьезный маленький мальчик, который ни за что не желает расставаться со своей любимой деревянной игрушкой и соглашается сделать это только тогда, когда ему напоминают, что он – будущий король.

Генриетта выглядела совершенно счастливой. Она была очень рада тому обстоятельству, что находится при дворе своего брата, и с готовностью выполняла все его просьбы. Однажды он предложил ей заняться устройством балета – наподобие тех, что были так любимы Людовиком XIV, – и она прекрасно со всем справилась.

Герцог Бэкингем, этот распутный сын своего отца, которого я всегда считала злым гением моего дорогого Карла, по уши влюбился в нее. Моя скромница была поначалу немного смущена, но потом начала с охотой принимать все знаки внимания, оказываемые ей молодым человеком. Впрочем, это был всего лишь легкий флирт. Герцог был женат, а Генриетта имела жениха. Конечно, она была принцессой королевской крови, а он – всего лишь герцогом, но я не бранила ее. Я постоянно помнила о том, как порой обращались с ней при французском дворе, и хотела, чтобы Генриетта окончательно утвердилась в своей привлекательности.

Вскоре приехала Мэри, и я, к своему удовольствию, обрела в ее лице союзницу в деле, касающемся женитьбы Джеймса. Она тоже была оскорблена поведением этой наглой выскочки Анны Хайд, и я напомнила ей, что именно она положила начало всей истории, привезя Анну в Париж в своей свите.

– Вот не послушалась тогда моего совета, потому все так и вышло, – сказала я.