– И всё же… как же к лицу тебе великолепный алмазный венец! Будто солнце зажглось в нём, взошло для тебя одного! Прошу, дай мне взглянуть.

«Властелин» переливался в лучах утреннего солнца и весь струился светом. В новом теле ребенка дракон был мал ростом и уж конечно не мог хорошенько рассмотреть сияющий на челе, гордо увенчивающий голову правителя платиновый венец с легендарным камнем. Даже чтобы просто говорить с человеком, ему приходилось задирать подбородок и смотреть снизу вверх. Это было неудобно и непривычно.

Лорд Эдвард не произнёс ни слова. Поняв желание ящера, он молча приблизился к мальчику и присел, оказываясь с ним на одном уровне. Взгляды их поравнялись, выстроились в единую линию: золотые глаза Альварха оказались прямо напротив тёмных глаз заклинателя.

Дракону нельзя смотреть в глаза. Но только не правителю Ледума – условиями давней Игры его разум был защищён он любого посягательства. Ни один дракон не посмел бы влиять на него.

Альварх протянул было руку, намереваясь коснуться «Властелина», а может, волос редкостного белого цвета, как где-то в начале галереи комнат раздались лёгкие шаги и едва начавшийся разговор их внезапно прервали.

– …Милорд!

Звонкий девичий голосок принадлежал Севилле. Последняя пассия лорда была так хороша собой, так юна и очаровательна, что правитель имел склонность прощать ей недостаток ума и некоторые вольности. Естественно, для всего двора «маленькое увлечение» немедленно превратилось в объект ненависти и чёрной зависти аристократии, а семья Севиллы, в свою очередь, преисполнилась осторожными надеждами.

Как бы то ни было, а в этот миг лорд Эдвард кожей почувствовал недоброе. И, словно в подтверждение нехорошего предчувствия, дракон демонстративно облизнул губы и в следующий миг вдруг исчез из поля зрения.

Движение это было так молниеносно, что даже опытный глаз мага с трудом различил его. Противоестественно гибкий позвоночник мальчика с места выгнулся в текучем вертикальном прыжке, и вот уже Альварх, улыбаясь, смотрит на него сверху вниз, прильнув всем телом к смальтовой потолочной мозаике – и замерев, как ящерица.

От немигающего гипнотического взгляда во рту становилось сухо. Три зрачка давали странное ощущение, будто взгляд ящера устремлён одновременно в разные временные измерения: прошлое, настоящее и будущее, непрерывно перетекающие друг в друга. Волосы на голове мальчика свисали витыми золотыми нитями, неожиданно повинуясь силе тяжести, которой будто не существовало для всех остальных частей тела, а зубы казались чуть острее, чем нужно.

Заметить дракона теперь было невозможно – потолки были высоки. Для этого потребовалось бы запрокинуть голову, что маловероятно само по себе, ведь люди не привыкли ожидать опасности сверху; а в присутствии лорда и вовсе недопустимо: смотреть разрешалось только в пол.

Но к чему все эти ухищрения для существа, которое и без того обладает способностями телепата и абсолютного ментального контролёра? Да – обладает! как успел выяснить лорд Эдвард за минувшие годы. Дракона нельзя увидеть, если только он сам этого не захочет. Правда, оборотни и представители других старших рас могли чувствовать присутствие ящера где-то поблизости.

Выходит, деланое сценическое представление разыгрывается для него одного? Что это – театр одного актёра для единственного зрителя?

Лорд Эдвард не любил театр и не любил драму.

– Милорд! – Источник голоса меж тем неумолимо приближался. – Я знаю, вы где-то здесь!..

Заклинатель недовольно поморщился. Чёртова глупая девица. И какие демоны занесли её сюда в эту несчастливую минуту? Ах да. Это же он сам накануне назначил рандеву.

Всё складывалось крайне неудачно.

Когда миловидное создание, кокетливо покачивая длинными ресницами, наконец вплыло в зал, правитель неожиданно для самого себя почувствовал жалость.

Куда спешит несчастная – навстречу смерти? Нелепой, преждевременной, незаслуженной смерти?

И как потом объяснить при дворе неожиданное исчезновение пассии? Ведь слуги видели, как она заходит. Скорее всего, Севилла даже справилась у них, где его искать. Опять поползут самые невероятные, самые гнусные слухи… и опять они окажутся правдивы.

«Ты стал удивительно сентиментален, Эдвард, за краткое время моего отсутствия. – Насмешливый голос в голове разогнал все мысли и ощущения, выбелив сознание девственной пустотой. – Не верный ли это признак слабости сердца?»

Нет. Благородное, великодушное чувство никак не могло быть признаком слабости. Но, несомненно, оно само являло собою ту слабость, ту уязвимость, сквозь которую, как сквозь сочленения доспехов, его можно было достать, филигранно уколоть прямо в сердце.

Севилла, конечно, не слышала этого голоса, но что-то подспудно заставило её насторожиться. Как беззащитный пугливый зверёк, она остановилась и растерянно покрутила головой, но, кажется, это не помогало. Заклинатель и сам едва заметно пошатнулся от позабытого ощущения ментального контакта.

В маленьком зале царила совершеннейшая, осязаемая тишина, тишина, которую можно было резать ножом, – но в этой тишине густо звучал медный колокол, плыл недоступный слуху смертных звон.

Дракон говорил с ними.

***

Устройство оборонительных башен было таково, что выйти из города, возникни у кого-нибудь из жителей такое противоестественное желание, можно было беспрепятственно – а вот вернуться обратно тем же путём уже никак.

Восемь сторожевых башен создавали вокруг Ледума плотный энергетический барьер, который, для более экономного расходования ресурсов, был непроницаем только с одной стороны.

По договорённости с лордом-протектором правом свободного входа обладали одни только инквизиторы, причём возможность эту обеспечивало им наличие на теле личной серебряной фибулы. Об этом нюансе мало кто знал, но для пущей безопасности фибулу освящали заранее в особой огненной купели святой службы. Магическое пламя оставляло на вещице уникальный информационный оттиск, который и служил пропуском. Оттиск сохранялся на металле не более трех суток, что, конечно, не исключало полностью возможность незаконного проникновения, но значительно снижало вероятность.

Миновав линию магической защиты, которая легко угадывалась не только по переменам окружающего пейзажа, но и по внутреннему ощущению, похожему на лёгкий удар электрическим током, Себастьян наконец перевел дух и вздохнул с облегчением. Видимых причин этому, по правде говоря, не имелось, однако сильфу становилось как-то спокойнее вне городских стен. Здесь не было господ и слуг, не было высокорождённых аристократов и простолюдинов, и жизнь зависела не от чьей-то авторитетной воли или прихоти, а исключительно от собственных способностей.

Впереди, насколько хватало глаз, простиралась полоса чёрной земли, траурным кольцом опоясывающая город. Ненависть лорда Эдварда к живой природе, а может, простая осторожность, была столь велика, что долгие годы землю вокруг полиса выжигали магическим белым огнём, вытравливая из неё всякую жизнь. Растения сопротивлялись упорно, цепляясь корнями за границы своего мира, заполоняя пепелища всё новыми сочными ростками, – но в конце концов вынуждены были отступить.