Внезапно он понял, что не успевает.

Это понимание обрушилось на него внезапно, как летний ливень, – невероятно жестокое откровение, в которое невыносимо поверить. Ярчайший весенний день, буйное цветение жизни вокруг… здесь попросту невозможна смерть. Нет, нет, она просто нелепа! она не вписывается, не укладывается, не вмещается в эту сияющую, написанную золотыми красками картину!..

Но Леса Виросы всё так же отдалённо маячили на горизонте – как некий призрак, недосягаемый символ спасения. Как милостиво протянутая утопающему рука, дотянуться до которой чуть-чуть не хватало сил. Леса, которые были его колыбелью, которые могли бы его спасти.

Очередной выстрел развеял все сомнения, похоронил последние глупые надежды. Пуля прошла насквозь, чудом не задев коленную чашечку, и Серафим рухнул наземь как подкошенный. Насилу поднявшись на ноги, сильф едва сумел прохромать еще пару шагов, но потом всё-таки снова упал, на этот раз не имея больше ни сил, ни желания продолжать борьбу.

Сердце колотилось бешено, будто надеясь за короткое время отбить весь положенный ему ритм, тело сотрясала лихорадка.

С трудом повернувшись на спину, ювелир обомлел. Лицо заливала кровь, а сильф, как зачарованный, всё смотрел и смотрел наверх, не веря своим глазам.

Никогда прежде не видел он таких облаков.

Таких живописных, таких белых облаков. Нет, белый – это не совсем то слово, чтобы отразить весь сверкающий неземной цвет, цвет совершенной чистоты, цвет незапятнанной крахмальной белизны… Все прочие цвета в один миг померкли и отдалились, и только безупречные слепящие облака недвижно стояли прямо перед глазами, вливаясь в их мутную зелень.

Мыслей не было никаких. Даже не пытаясь подняться, Серафим лежал на земле, кожей чувствуя её материнское тепло, и впитывал, задыхаясь от блаженства, впитывал эту ошеломляющую красоту. Ах, если бы у него было хотя бы десять, хотя бы пять минут, чтобы налюбоваться всласть такими хрупкими творениями эфира, волшебными витражами… сквозь которые он различает уже нечто большее, чем может различить глаз живого.

Но этому не суждено было сбыться. Он умирал. Тёмная кровь застилала белизну облаков. Кровь, кровь, кровь. Кровь утекала, и время стремительно утекало с нею вместе, его оставалось совсем мало, совсем недостаточно для всего того, что ювелир хотел бы сделать здесь и сейчас. И в противовес этому сильф чувствовал, что этого времени много, непомерно много для него одного, что оно разворачивается перед ним, как бесконечная ковровая дорожка, уводящая прямиком в вечность.

В этот идиллический момент вдруг почему-то вспомнилась Маршал, убийца с холодным изобретательным умом и её странное милосердие. Чем бы ни было оно вызвано, сильф был благодарен. Как жаль, что подаренная старой знакомой жизнь оказалась столь коротка и он так и не сможет теперь вернуть ей свой долг. Прискорбно, что такова оказалась их последняя встреча.

А ведь убийца – добрый друг! – с самого начала предупреждала его, рекомендовала держаться подальше от расследования. Как в воду глядела. Определённо, это дело оказалось роковым для его карьеры. Близилось полнолуние, пятнадцатые лунные сутки… уникальный день: абсолютно все драгоценные камни войдут в максимум своей активности.

Но ничто из этого больше не имело значения.

Случившееся рождало беспомощность – от осознания того, что он не в состоянии отдалить или приблизить тот роковой миг, когда два вектора, направленные в противоположные стороны, соединятся наконец в одной-единственной точке, точке невозврата. Это было похоже на состояние рождения, прихода в мир, которое Серафим внезапно вспомнил и на которое также не мог повлиять. Рождение и смерть – они казались теперь одним и тем же.

Неожиданно ювелир уловил какое-то странное движение, отличное от тяжёлых человеческих шагов ликвидаторов.

Оно было подобно скользящему движению змей – травы вокруг плавно зашелестели, зашептались, зашевелились. Сильф чувствовал, как ветви вереска властно потянулись к нему, оплетая каждый сантиметр тела, заковывая в живой прохладный кокон. Бороться не хотелось. По-прежнему не желая отрываться от созерцания неба, ювелир краем глаза заметил-таки некую фигуру, внезапно выросшую за ним, с той стороны, где незыблемой стеной стоял лес. Фигура подняла руки навстречу раздавшимся выстрелам, словно обнимая весь мир. Предназначенные сильфу пули застряли в сплетении стеблей, которые сделались, казалось, прочнее самого прочного металла.

Более ювелир не видел ничего: лицо затянула вуаль из листьев и нежных цветов, бледно-лиловых цветов вереска, едва уловимый аромат которых погрузил умирающего в зыбкий сон.

Уже теряя сознание, Серафим почувствовал, что раны его прорастают этими цветами.