Адмирал удивленно посмотрел на Шелленберга.

— Как — кого? Вас, конечно.

— А вот и не угадали, господин адмирал! Фюрер назначил на этот пост представителя доблестной австро-венгерской империи Кальтенбруннера.

— Что вы говорите? — и Канарис задумался на секунду. — Впрочем, у фюрера есть безусловная и устойчивая склонность возвращаться к истокам своей жизни. — Он внимательно посмотрел на собеседника, затем едва дотронулся до предплечья его левой руки.

— Не расстраивайтесь, Вальтер. Провидение не случайно расставляет людей во времени. У него есть своя непоколебимая логика. Уверен, близок тот час, когда вы будете его благодарить за то, что вас миновало это назначение.

Канарис вновь на секунду умолк, а затем, очевидно пытаясь скорректировать излишне сказанное, заключил:

— Поверьте мне, если не старому, то пожилому морскому волку. Фюрер пощадил вас, молодого, способного сотрудника…

— Какого же молодого? Я всего на семь лет моложе австрийского назначенца!

— Семь лет! Это как раз то время, что мы находимся у власти. Поэтому не сокрушайтесь. Жизнь всегда стремится в балансу отрицательного и положительного. И если ей это не удается, люди пытаются по своему усмотрению компенсировать одно другим.

— Вы — неисправимый оптимист.

— Просто реалист. Не будем далеко ходить. Помните семейную трагедию нашего маршала Геринга? После консилиума врачи сообщили, что любимой жене остается жить от силы две-три недели. Узнав об этом, фюрер преподнес маршалу в подарок роскошный «Мерседес». Геринг усадил в кабриолет больную жену и они отправились в поездку по горным дорогам Германии и Австрии. Поездка стала таким счастьем для нее, что она прожила еще более полугода. Все это совпало по времени с самоубийством любимой племянницы фюрера Гели Раубал. И именно тогда фюрер произнес: «Чтобы достичь цели, нам надо быть очень внимательными друг к другу и абсолютно безразличными к судьбе остальных».

— Вы правы, господин адмирал, фюрер очень точно и порой безжалостно формулирует свои мысли. Рейхсфюрер Гиммлер, будучи в прекрасном расположении духа, поведал мне с гордостью, как болезненно происходила в середине 30-х годов передача основных полномочий в ведомстве госбезопасности от Геринга ему.

Убеждая маршала в необходимости такой перестановки, фюрер прямо сказал: «Вы, Герман, легендарный и бесстрашный летчик, кавалер высшего ордена «За заслуги» и благородный рыцарь. Но именно поэтому вы не сможете исполнить то, что нам предстоит совершить. А вот Гиммлер, как бывший совладелец птицефермы, привыкший рубить курам головы, в состоянии перенести накопленный на домашней птице опыт на кого угодно, не испытывая при этом моральных терзаний».

— Фюрер в очередной раз оказался прав. Сегодня, чтобы добиться преимущества над остальными, необычайно выгодно уметь просто отрывать головы. — Адмирал посмотрел на часы. — Ох, Вальтер, с вами время летит быстро! И это, несомненно, положительный признак. А пока — до свидания, — и адмирал бодро зашагал вверх по лестнице, при этом его и без того субтильная фигура стала быстро уменьшаться в пространстве, пока и вовсе не исчезла за массивной дверью.

«Хитрость может на время подменить ум, но ненадолго. Адмирал же обладает и тем, и другим», — подумал, усаживаясь в машину, Вальтер.

* * *

Ожидание всегда связано с надеждой, но предполагает терпение. Каждое утро, отправляясь на прогулку и проходя при этом через вестибюль отеля, Генрих бросал взгляд на любимый диван Коко, грустно и одиноко стоявший на прежнем месте, озадаченно разведя в стороны подлокотники, в ожидании своей несравненной любимицы. Она же по-прежнему не появлялась по причинам ему не понятным, но, конечно, уважительным.

«Это — эффект личностей. Исчезая пусть даже на время, они оставляют аромат своего присутствия, почти осязаемый — на людях, на предметах — на всем, с чем соприкасались», — подумал Генрих.

Пройдя неспешным шагом несколько кварталов, Генрих к своему удивлению обнаружил за собой слежку. Два филера, поднятые зарей, примитивно дублировали его маршрут, следуя по противоположной стороне улицы. Это обстоятельство не столько обеспокоило, сколько озадачило Генриха.

«Так неряшливо работать за человеком из абвера спецслужбы Рейха не должны были бы себе позволить. Это скорее всего зашевелившиеся молодчики французского коллаборациониста генерала Петена, — успокоил себя Генрих. — Обстановка резко меняется, и ими все больше овладевает страх, вызванный усилившейся активностью французского Сопротивления, просачивающейся информацией о продвижении русских на запад, а теперь еще и о высадке англичан и американцев в Северной Африке».

Когда же на следующее утро совершая моцион по тому же маршруту, Генрих не заметил за собой наблюдения, это вызвало у него настоящее беспокойство. Он живо вспомнил заповеди своего пожилого московского инструктора, натаскивавшего его на практических методах ухода от слежки. На слова тот был скуп, но очень точен: «Выйдя на задание и не обнаружив за собой «любопытствующих», не думай, что их нет. Скорее, ты их пока не видишь. А потому не совершай никаких «драматических кульбитов», а займись анализом обстановки вокруг себя».

Памятуя о заветах маэстро сыска, Генрих решил продлить уже отработанный маршрут прогулкой по одному из блошиных рынков Парижа.

— Месье что-то ищет? — сразу у входа подошла к нему молодая симпатичная шатенка с озорными улыбающимися глазами.

— Месье ищет, конечно, женщину, — попытался отшутиться расхожей фразой Генрих, о чем тут же пожалел.

— Считай, что ты ее уже нашел, — воскликнула рыночная красавица и потащила его в свой уголок.

Освободиться из цепких рук парижской торговки удалось лишь ценой покупки за хорошую цену миниатюрного заводного пианино, отбивавшего в пику оккупантам хрупкими молоточками «Марсельезу».

После «очищения» рыночной толпой Генрих неторопливо возвращался в отель, попутно стараясь освободиться от осевшей в мозгу фразы московского наставника: «Если не видишь, не значит, что их нет».

— Ваша супруга ожидает вас к завтраку в вестибюле, — склонился портье при входе.

Карин выглядела великолепно. Тщательно уложенные волосы, чуть зарумянившиеся щеки и, как всегда, безупречная осанка, придававшая всей фигуре величественный вид. Генрих наклонился и поцеловал ее в щеку.

Завтрак мало отличался от вчерашнего по содержанию и был также изыскано сервирован, как и накануне.

— Спешу тебя обрадовать. Звонила Шанель, чтобы сообщить, что только сегодня ночью вернулась в Париж. Просила разрешения украсть тебя ненадолго. Я ответила, что воровство принципиально не одобряю, особенно если речь идет о таком дефицитном в военное время материале, как мужчина.

Не успела Карин упомянуть имя Шанель, как та, как в сказке, появилась перед ними собственной персоной. Вид у нее был крайне усталый. В остальном все было по-прежнему: несколько ниток крупного жемчуга — подарок герцога Вестминстерского, — на шее и серьги с крупными жемчужинами в россыпи бриллиантов. Она делала видимые усилия, чтобы поддерживать прежний оптимистичный дух общения.