Прочитаем стихотворение «К своей Донне»[285], чтобы осознать, как велико расстояние, отделяющее современное мировосприятие, которым пропитан наш воздух, от мировосприятия Данте.

Уже из одного названия понимаешь, что речь идет о гимне — и в последней строчке оригинала поэт так и называет его «гимном», — о молитве, в которой он словно просит, чтобы открылось то, что уже существует, но по какой-то неведомой причине не может ему открыться. Не в силах смириться с этим, он просит, чтобы и в его жизни сбылось то, что произошло две тысячи лет назад, то, что произошло с Данте и что может произойти с каждым из нас, достаточно иметь глаза, чтобы видеть. Будучи атеистом, Леопарди тем не менее сознает, что наша природа предполагает этот путь, что красота, ради которой мы созданы («дивный лик»), а вернее, ее отсутствие, переполняет нас томительным желанием, любовью, но «издалека», тайно. «Дивный лик», буквально «дорогая красота», влекущая меня, но остающаяся скрытой.

Кроме тех случаев, когда «твой образ», или, говоря словами оригинала, «Божественная тень», таинственное Божественное присутствие, внезапно появляется в моих снах.

Или я нахожу тебя, предчувствую тебя в красоте сотворенного мира.

Или ты жила на земле среди людей в золотом веке, в далеком сказочном прошлом.

Или ты присутствуешь, но недостижимая и не познаваемая, как призрак?

Или, может быть, злая судьба, отнимая тебя у нас, бережет твое присутствие для будущего, для потомков?

Очевидно, у меня больше не осталось надежды узреть твое присутствие, увидеть тебя живую (совсем как у Данте: проблема в том, чтобы иметь возможность видеть, лицезреть тебя).

Разве что эта встреча произойдет, когда душа освободится «от уз земных», то есть по ту сторону, после смерти. Но что мне тогда от нее? Что мне тогда с ней делать, если она должна была состояться еще здесь, в этом мире?

Еще с юных лет, с тех пор как во мне появилось осознанное предчувствие будущего, я думал, что ты сможешь стать моей спутницей, попутчицей и потому источником добра и блаженства — моей Беатриче[286].

В оригинале в значении «спутница» мы встречаем «viatrice», и здесь очевидна перекличка с именем Беатриче: как Данте в девятилетнем, а затем в восемнадцатилетнем возрасте встретил Беатриче, так и Леопарди в юности мечтал встретить «спутницу на жизненной стезе», путеводную красоту, ведущую его к главной цели земного странствия.

Но на земле нет никого подобного тебе, и даже если бы нашлась девушка, похожая на тебя лицом, жестами, речью, это все равно была бы не та бесконечная красота, к которой стремится мое сердце.

Если бы кто-то встретил и полюбил тебя посреди боли и бед человеческой жизни, если бы ты воплотилась и стала его спутницей на этой земле — вот чего я желал, вот что воспринимал как обещание, — в этом было бы блаженство, в этом было бы счастье. Как Беатриче, ты одарила бы этого человека блаженством.

Ради твоей любви можно было остаться верными желанию «славы и похвал», блага, добра, добродетели, к которым мы так стремились в юные годы. «И на земле блаженство бы познал» — это ли не дантовский «Рай»? Если бы ты была здесь, если бы ты была рядом, наша земная жизнь была бы подобна небесному блаженству, мы были бы блаженны, как боги.

Однако судьбе не было угодно, чтобы желание поэта осуществилось. Вызванное этим разочарование лишает нас способности стремиться к благу, и берут верх цинизм, скепсис и невыразимая тоска. Но вот наперекор всем мрачным утверждениям «я в красоте ищу отдохновенье» — сердце преодолевает препятствия, и вновь рождается желание, вздох, сожаление, которые словно стремятся нагнать собственное желание, которое тоже «отовсюду притесняемо, но не стеснено; низлагаемо, но не погибает», как, может быть, мы могли бы сказать, перефразировав апостола Павла (см.: 2 Кор. 4: 8–9).

И вот вновь появляется цинизм, подступает отчаяние, возникает искушение сказать, что все, что описал Данте, неправда, что это всего лишь иллюзия. Вера в возможность осуществления мечты была ошибкой юности, остается только сожаление («я грущу и плачу», оплакиваю, сожалею) «о безвозвратности ушедших дней», об утраченном желании, о грезах, погибших «в суете мирской». Желание угасает, так как не найден достойный его предмет, а потому погибает всякая надежда.