«Исполненное обещание. Не обман» — это название брошюрки дона Джуссани, вышедшей много лет назад[287]. Леопарди утверждает обратное: обещание не исполнено, это был обман. Сколько моих друзей, в молодости выходивших на баррикады и выкрикивавших лозунги о том, что они хотят изменить мир к лучшему[288], состарились подобным образом, пропитавшись скепсисом и цинизмом из-за того, что тогдашние надежды себя не оправдали. Как печален жизненный путь, если не встречаешь на нем Беатриче, красоту, ставшую плотью, воплотившуюся в человеческом лице, готовую сопровождать нас по жизни.

Но снова, как и прежде, желание разгорается, возрождается, устремляется ввысь. Я лелею твой образ, образ красоты, которая наполнила бы мою жизнь блаженством:

Я надеюсь, по крайней мере, сохранить твой образ, потому что понимаю, что все достоинство и величие моего существования заключено в этом сгустке пламени, в моем сердце. Поэтому «в реальном и удушливом пространстве», в неблагополучной культурной среде, в эти печальные времена, когда «все нас замалчивает», я надеюсь, по крайней мере, сохранить желание. И тогда, хотя красота, которая могла бы принести блаженство, недостижима, мне будет достаточно желания к ней стремиться.

Последняя строфа — это настоящая молитва, воззвание, в котором поэт напрямую обращается к недостижимой любимой, говоря ей «ты»:

Если ты — одна из вечных идей (обычно комментаторы понимают под этим платонические идеи, но можно сказать и о Божественной идее, об одном из проявлений Бога), которая, однако, «без телесной оболочки», потому что «Ее счел недостойной Сам Творец», счел недостойным, чтобы ты приобрела человеческий облик, доступный чувственному восприятию… Поразителен параллелизм и контраст с гимном Богоматери: «В тебе явилось наше естество / Столь благородным, что Его творящий / Не пренебрег твореньем стать Его», — говорит Данте. «Коль вечная идея / Есть ты, но без телесной оболочки / (Ее счел недостойной Сам Творец)», — отвечает Леопарди и продолжает:

Наверное, ты существуешь в другом, таинственном мире, «в небесных сферах», за пределами Вселенной, в платоновской гиперурании, тебя освещает другая звезда, еще более великая, чем Солнце[289], и поэтому ты «дышишь иным эфиром», находишься в более прекрасном мире, в месте, подобном раю.

С Земли, из этого мира, где жизнь коротка и несчастна, где существуют боль и смерть, прими это «любовное посланье», этот гимн, эту хвалебную песнь, этот знак обожания и преклонения. Потому что я создан для тебя, и ты должна была быть создана для меня. И поэтому я, веря и надеясь, что где-то ты существуешь, посылаю тебе этот хвалебный гимн.

Я обратился к этому стихотворению, потому что мне кажется, что прочтение песни тридцать третьей и осознание того, что вопль Леопарди получает отклик в христианстве, потрясает до глубины души. С одной стороны, душа наша переполняется благодарностью, потому что мы находим ответ на этот вопль, мы получили возможность ответить на этот крик. С другой — он разрывает нам сердце, потому что мы задаемся вопросом: как же Леопарди с его умом, проницательностью, глубиной мог не найти этого ответа?

Отец Луиджи Джуссани много лет назад завершил одну встречу, как раз в Реканати[290], словами: «В жизни Леопарди не произошло дружеской встречи, которая бы облегчила ему это открытие»[291]. Быть может, в его жизни не состоялась «дружеская встреча», которая подарила бы ему возможность увидеть воплощенную красоту. В этих словах заложена мысль о том, дружба какого свойства и какой высоты может нас объединять, какой дружбы мы вправе требовать друг от друга — дружбы, которая позволит ощутить близость Бога, не прочувствованную Леопарди именно потому, что в его жизни не было «дружеской встречи», истинной дружбы.

А теперь перейдем к песни тридцать третьей (стихи 39–145), к созерцанию Бога, то есть к созерцанию Истины, правды жизни, увиденной человеком, приблизившимся к Богу материально, со своей историей, со своими чувствами, со всей силой своего разума и поэтому с желанием понять.

С этого Данте начал первую песнь, этим же он заканчивает в последней: как мы увидим в конце, он хочет понять, узнать и поэтому полюбить. Он изучает саму природу Бога, то есть природу бытия, природу человека и материального мира. Устами Беатриче и святого Бернарда он попросил о позволении это сделать, и ему была ниспослана такая благодать.

«Возлюбленный и чтимый Богом взор» — это, разумеется, взор Богоматери, Данте даже не считает нужным Ее называть. К тому же, он приучил нас отождествлять человека со взглядом: сколько раз, чтобы указать на Беатриче, он упоминал только ее глаза. Мария не говорит, Она ничего не произносит, но достаточно того, как Она смотрит на святого Бернарда во время молитвы, чтобы показать, насколько Ей угодна его просьба.

[Затем взор Марии устремился к Богу, «вознесся в Свет Неомраченный», на котором не так-то просто остановиться взглядом, напротив, творение обычно не может прямо смотреть на Бога.]

[«И я, уже предчувствуя предел / Всех вожделений», то есть приблизившись к исполнению всех своих желаний, как и должно было произойти, «страстно / Предельным ожиданьем пламенел». Предельным ожиданием не в том смысле, что пыл желаний дошел до своего предела и угас — напротив, он разгорелся до предела и достиг кульминации, вершины желания.]