Вскоре после этого я принял «тот самый звонок», о котором осторожно перешептывались, «звонок» будто гром среди ясного неба, всегда застающий врасплох. Добиваться его бесполезно. Тебе либо позвонят, либо нет. Майкл Медавой все организовал.

— Марлон Брандо позвонит тебе, — заявил Майк. — Я показал ему «Взвод»…

— А, хорошо.

— Он привел с собой Майкла Джексона и Лиз Тейлор.

— Здорово. (Как же я радовался, что не был в том зале. Все время бы отвлекался.)

— Он все тебе расскажет. Он понравится тебе. Отличный парень.

Не прошло и получаса, как я услышал звонок. На той стороне звучал напряженный гнусавый голос. Должно быть, это был Брандо, хотя я до сих пор иногда задаюсь вопросом, не было ли все это розыгрышем. Брандо — «Зови меня Марлон» — отчетливо понимал основную мысль фильма и секрет его успеха. «Ты можешь понять, как преступить все рамки моральных ограничений» — так он выразил свои ощущения. «Взвод» он назвал «прорывным фильмом, который соберет множество „Оскаров“». Он понимал дилемму, которая больше всего зачаровывала меня: смог бы мой герой — я сам — перейти черту, отменяющую всяческую мораль, и превратиться в садиста? Казалось, он отождествлял себя с персонажами картины в той сцене в деревне, в которой американские солдаты унижают вьетнамских крестьян.

Я все думал: действительно ли это Брандо, хотя голос похож на голос актера в фильме «В порту», но… Это был долгий телефонный разговор. Окольными путями мы дошли до его второго пункта. Он хотел поработать со мной на своем проекте о печально известной бойне 1864 года на реке Сэнд-Крик в Колорадо[141], который был результатом его страстной вовлеченности в дела коренных американцев. Марлон зашелся занимательной речью, не уступавшей по своей магической силе его монологу из «Последнего танго в Париже». Он живо описывал, как американские солдаты обращались с индейскими женщинами — «отрезали им груди и клиторы, растягивали их на луках своих седел». Он говорил так, будто бы сам все это проделывал со шкуросъемным ножом в руке. В его голосе звучал первозданный гнев столкновения его собственных мужского и женского начал, порождающий образы предельной дикарской ожесточенности.

Его гнев был самым что ни на есть настоящим, но я понимал, что не хочу снимать фильм об этой резне. Я только что закончил «Взвод» и «Сальвадор». Мне нужна была передышка от жестокости. Думаю, он почувствовал это, поскольку неожиданно последовал прямой вопрос: «Скажи мне просто, да или нет. Один быстрый удар в живот лучше, чем медленное сдирание кожи со спины». Истинный поэт. В его голосе звучало всепрощение. Он все понял. С некоторым сомнением я сказал: «Меня это не слишком увлекает».

Он пожелал мне всего лучшего на «Алчности», которая скоро будет переименована в «Уолл-стрит». «Идея хорошая, но коммерческий ли это фильм?» Никто не знал. Я не слишком задумывался об этом. В заключение я сказал ему, что «ваш звонок большая честь для меня. Вы были моим кумиром с детства». Он засмеялся. Полагаю, он был тронут, хотя сколько раз ему пришлось выслушивать подобные слова? Мы обменялись туманными обещаниями встретиться. Легендарный человек. Никогда не подумал бы, что снова поговорю или встречусь с ним, но наши пути еще пересекутся при самых странных обстоятельствах.

Итак, я достиг этой точки моей жизни. Прекрасная богиня успеха одарила меня, но поверил ли я, что она оправдала меня перед моим отцом? Был ли этот успех признаком принятия моих высказываний, признания моей силы? Во что верил я в конечном счете? Я обозначил моральные проблемы, вызванные тем, что Америка действительно нанесла себе глубокие раны во Вьетнаме — в этой битве правых/левых сил, за войну и против войны, Барнсов и Элайасов. В то же время я обошел молчанием гораздо более серьезную моральную проблему массового истребления 3–4 млн вьетнамцев. Что же в действительности происходило с США? Проблема не сводилась только к Сальвадору и Вьетнаму. Мой разум все еще страшился конфронтации, и этому разуму еще предстояло развиваться дальше и брать на себя большие риски. Все постепенно, шаг за шагом.

Церемония вручения «Оскаров» была намечена на понедельник, 30 марта 1987 года. Мои первые «Оскары» были связаны для меня с особыми эмоциональными переживаниями. Тогда я увидел воочию Кэри Гранта, Лоуренса Оливье и Джона Уэйна. Двоих из них уже не было с нами. Это было мое второе свидание с Киноакадемией, но я был ничуть не менее взволнован, чем в 1979-м. Я уже не был сценаристом, я был режиссером. Я давно уже утратил статус аутсайдера, и, откровенно говоря, казалось, ничто не может остановить «Взвод» на пути к победе. Зачем изображать наигранное удивление, если все вокруг твердили мне одно и то же? Опытный специалист по рекламе в Warner Bros. Джо Хайамс сообщил мне: «Стэнли [Кубрик] только что посмотрел ленту и без ума от нее». Джо был уверен на все 100 %: «Ты выиграешь, парень». В этот раз я собирался держать себя в руках, чтобы не позволить «Оскарам» снова укрепить мое высокомерие, обрекая на падение. Я планировал неразлучно оставаться с моей семьей. По возвращении домой в Лос-Анджелес Шон стиснул меня в своих объятиях («Для папы», — произнес он с подсказкой от Элизабет). Мой мир в этот момент достиг такой полноты, которую я редко испытывал. Вот чем различались 1979 и 1987 годы.

Тем не менее до начала церемонии я принял транквилизатор Lysanxia, который должен был позволить мне продержаться все три с половиной часа мучительного приключения. Сначала нас ждала красная ковровая дорожка. Приход каждого гостя объявлял с трибуны неподражаемый Арми Арчерд, обозреватель Variety. Кэтлин Тернер, Джейн Фонда, Сигурни Уивер, Сисси Спейсек — целый парад платьев. Царственные особы из некоего волшебного королевства проходили мимо жаждущих нашего внимания масс, выкрикивающих наши имена. «Вот здесь! Сюда! Оливер! Оливер! Мы здесь!» Подпрыгивающие девушки в футболках с надписями «Взвод». Потом Элизабет и меня в сопровождении моей матери и ее красивого спутника-гея, продюсера и любителя вечеринок Энди Куэна, сопроводили к нашим местам в первом ряду зала под прицелом телекамер. «Взвод» был номинирован на восемь наград, в том числе за мой оригинальный сценарий. Вместе с Ричардом Бойлом мы были номинированы в той же категории за «Сальвадор». Редкий случай конкуренции с самим собой. Ричард сидел через несколько рядов, позади меня вместе с Эстер (она проделала длинный путь из трейлера в Санта-Круз). Он пытался придумать, как подзаработать на всем этом гламуре. В конечном счете ему это удалось. Благодаря своему хорошо подвешенному языку, он получил профессорскую должность на кафедре киноискусства в каком-то колледже в калифорнийской глубинке. Эта «халтурка» его кормила по крайней мере лет двадцать, а потом он уехал на Филиппины, где жить намного дешевле. В другой части зала сидел бывший антагонист Ричарда, номинированный на «Лучшего актера» Джимми Вудс. Он весь сиял рядом со своей «наездницей», с которой он скоро сочетается браком и потом столь же быстро разведется. Джимми знал, что у него есть реальный шанс победить.

Каждое переключение телекамер на мою персону для отслеживания моей реакции на происходящее, как будто я должен был обязательно выиграть, ощущалось как новая форма публичной пытки. Лучшим актером второго плана был признан исполнитель главной роли в «Руке» Майкл Кейн за «Ханну и ее сестры». Ему проиграли номинированные Дефо и Беренджер, выступавшие против кандидатур друг друга во время предварительного голосования. Оба моих сценария уступили Вуди Аллену и «Ханне» в номинации за «Лучший оригинальный сценарий». Боб Ричардсон потерпел поражение в номинации «Лучшая операторская работа», однако наш опытный британский звукоинженер Саймон Кэй забрал «Оскар» за «Лучший звук», а Клэр Симпсон — за «Лучший монтаж».