Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кстати говоря, в нашей дачной речке я какое-то время купаться побаивался. Не знаю почему. Старшие ребята тащили меня в воду, а я сопротивлялся, бил ногами по воде, иногда доставалось кому-то из тащивших. От меня отставали. Кричали: «Забоялся!» А я кричал в ответ: «Я просто не хочу!» А на следующее лето все изменилось. Я стал плавать на круге. У меня был чудесный резиновый плавательный круг. Я надевал его через ноги и загонял себе под мышки. Он очень плотно держался. И с этим кругом я плавал поперек нашей неширокой речки, и вдоль тоже – бывало, по километру или даже по два (потом специально высчитал шагами). Это было так мило. Плывешь себе, а рядом плывут другие люди. Под берегом цветут кувшинки. Тебя обгоняют или навстречу плывут лодочки с ребятами, девчонками или пожилыми гражданами или гражданками. И какая-то тетя кричит своему дяде: «Осторожно! Тут ребенок плывет, веслом его не стукни!» Старший мальчик Павлик Липатов однажды на дачной аллейке сказал моему папе: «Ваш сын наконец преодолел свое отвращение к воде». А на следующий год я уже плавал сам, без круга. Тоже очень далеко и долго.
Ах, приятно вспомнить и противно сейчас смотреть на нашу речку – так она заросла, заилилась, заболотилась и обмелела. И трудно себе представить, что когда-то по ней весело сновали лодки туда-сюда, и так хорошо было медленно проплывать с кругом или без от нового пляжа к старому, от старого пляжа к причалу детского санатория, а оттуда к пляжу пионерлагеря «Высота». Это как раз и было два примерно километра.
А потом был ужасный бассейн. Все трудности сошлись воедино. Во-первых, надо было прийти вовремя, что я ненавидел с детства. А для этого сначала собрать с собой сумку, в которой плавки, полотенце, мыло, резиновые тапочки и что-то там еще. Потом отмечаться в кассе, чтобы в перегнутой пополам картонке под названием «Абонемент» поставили какую-то галку. Потом раздеваться и мыться. Мальчики тогда, не все, но большинство, носили зимой и осенью длинные нитяные чулки, которые держались на подвязках-резинках. На точно таких же подвязках, какие были у женщин. А поверх майки надевался пояс; не смейтесь, самый настоящий пояс – но не как женский, а как своего рода жилет. Вот к этому поясу и крепились подвязки. Но ужас был в том, что этот пояс застегивался на пуговицы, на четыре, а то и на шесть больших белых, так называемых бельевых пуговиц.
Ужас, но не самый. А самый-то ужас состоял в том, что эти пуговицы были сзади. Вот почему их не сделали спереди, как на обыкновенных жилетках? Нет, они были сзади, и поэтому надо было, вывихивая руки, сначала их расстегивать, а потом застегивать. Конечно, все это придумали еще в XIX веке, когда за мальчиком или девочкой из хорошей семьи непременно ухаживала горничная, которая и застегивала-расстегивала этот пояс, который, кстати говоря, назывался «лифчиком», но мы, мальчишки, избегали это девчонское слово и называли его все-таки «пояс». Но лакеев, как известно, отменили в 1917 году. А вот лифчики-пояса с пуговицами сзади отменить почему-то забыли: очевидно, у творцов нового мира в сплошной лихорадке революционных буден не нашлось для этого свободной минутки. Поэтому мы кряхтели, вывихивая себе руки. Конечно, проще всего было бы застегнуть эти пояса друг другу. Ваня Пете, Петя Ване. Но это у нас почему-то считалось недостаточно мужественным, в этом была какая-то сдача перед жизненными трудностями.
Ну вот, мы разделись и побежали мыться. Обычно нашу душевую мы занимали полностью. Нас было человек двадцать мальчишек. Но обязательно туда затесывался какой-нибудь дядя с огромным мохнатым членом. Этот дядя, разумеется, ни к кому не приставал. Он мылся в бассейновом душе с особой тщательностью, с мылом и мочалкой, намыливая себя два-три раза. Наверное, он просто использовал возможность вымыться в чистой кафельной кабинке под обильными струями горячей воды. Может быть, он жил в коммуналке с гадкой заплеванной ванной. Или у него дома вовсе ванной не было. Но само созерцание этого здоровенного мужского органа – это ведь тоже было психосексуальной травмой для малышей? И точно так же, как я после разговора с Володей Кулагиным понял, что до шестого класса мне действительно срать – не досрать, так вот и здесь, наверное, мы все, сравнивая эту зрелую мощь с нашими, как мы тогда выражались, «чирышками», тоже печально думали, что никогда у нас не будет такой вот штуки. А значит… но, очевидно, все эти логические выводы проходили в бессознательном, и слава богу.
Но вот мы вымылись – и теперь надо было бежать сквозь длинную, холодную, продуваемую ветром галерею, потому что она была не стеклянная, а просто закрыта чем-то вроде полупрозрачной пленки. Бежать всего метров десять, но после горячего душа это была та еще пытка. И вот наконец вход в самый бассейн. Но для этого нужно было обязательно погрузиться в воду и поднырнуть под стенку, заглубленную примерно на две ладони, то есть на полную голову. От ярко-зеленой, как мне тогда казалось, воды едко пахло хлоркой. «Оно и понятно! – объясняла мне мама. – Смотри, какая орда народу туда ходит. У кого грибок, у кого что похуже». – «Что похуже?» – интересовался я. «Ничего, ничего», – говорила мама. «Но ведь они же проходят медкомиссию, они же со справками!» – отчаянно возражал я. «Ну, Денисочка, – объясняла мама, – справку приносят один раз, когда покупают абонемент. Не каждый же день медкомиссия. Вот и сыплют хлорку». Кошмар. То есть плюс ко всем мучениям еще и страх заразиться.
Ну вот наконец-то поднырнули, вынырнули – и мы в своем секторе. А там тренер, который учит нас плавать не так, чтоб было приятно и весело, как в речке или на море, а так, чтоб было противно, устало и задышливо.
Рассказ моего папы «Третье место в стиле баттерфляй» – это единственный Денискин рассказ, в котором описано всё, что было на самом деле. Первое знакомство с тренером. Он загнал нас в дальний конец сектора и сказал: «Плывите как умеете». Мы стали плыть. Разумеется, почти все плыли по-собачьи. Кажется, только двое мальчишек саженками. Они-то и приплыли первыми. И тренер весело закричал: «Первое место, второе место!» И