и сделавших возможным петровские реформы. Нью-Йоркская публичная библиотека, Отдел общих исследований, с разрешения Государственного музея, Амстердам

Дерзко подражая своим европейским соперникам, Петр и его советники разработали новую терминологию правления. После победы в Северной войне (1721) Петр принял римские титулы – «отец отечества» и «император»; обратив внимание на то, что прусский король зовется «великим», он приказал Сенату добавить это слово к своей титулатуре. Появились новые имперские регалии, выполненные по европейскому образцу – троны, державы, скипетры, короны.

Политическая практика в режиме Polizeistaat стала менее патримониальной: запрет на прямое обращение к монарху, впервые изданный в 1649 году, был усилен – теперь ему можно было сообщать только о наиболее тяжких преступлениях. Изменилась риторика судебных процессов и правительственных документов: уничижительные формы, использовавшиеся в челобитных московского периода, были заменены более непосредственными формами обращения. Самосознание элиты укрепилось благодаря введению орденов (святого Андрея Первозванного, святой Екатерины и других) и заимствованных из Европы титулов. Формирование новой идентичности должно было происходить внутри нового физического пространства: Петр велел представителям знати строить городские дома в европейском стиле, с комнатами, предназначенными для общения и других социальных действий (танцы, карточная игра, чтение, любимые занятия) и саморазвития (художественные мастерские, библиотеки). Целью этих мероприятий было создание слоя убежденных строителей империи.

Петр и его приближенные, как указывает Джеймс Кракрафт, проецировали новый образ власти и другим способом – основав Санкт-Петербург как новый «символический центр» страны (рис. 13.4). В отличие от Кремля, окруженного стенами, тесно уставленного соборами и дворцами, Петербург открывался на реку, берега которой были застроены зданиями в классическом стиле. Город был задуман рационально – полурадиальная планировка с лучами-улицами и пересекающими их каналам. Первые постройки отражали петровскую идеологию: военная мощь (Петропавловская крепость), морская мощь и кораблестроение (Адмиралтейство), упорядоченное государственное устройство (Двенадцать коллегий), практическое обучение (Академия наук, Кунсткамера, Этнографический музей), Божье благословение, призываемое на царство (Петропавловский собор в крепости, Александро-Невский монастырь). Петр велел возвести два (летний и зимний) дворца в барочном стиле, но без излишеств, и роскошный, подражающий Версалю загородный дворец с садовым ансамблем, призванный впечатлять и развлекать гостей. Интерьеры дворцов были заполнены европейскими портретами и живописью (Петр любил морские пейзажи); вельможи следовали его примеру. Санкт-Петербург был военным, политическим и экономическим центром, созданным по европейскому образцу.

Рис. 13.4. Санкт-Петербург задумывался Петром как новая столица и новый символический центр страны, прославляющий ее европейскую культуру и геополитическую мощь через эффектный ансамбль классических зданий, воздвигнутых на берегах Невы. Здесь показаны Академия наук и Кунсткамера, где хранилась этнографическая коллекция Петра I. Фото Джека Коллманна

После смерти Петра I громадная энергия, заложенная в петровскую идеологию, стала ослабевать по нескольким причинам. В идеологическом плане, как указывает Уортман, петровское учение требовало от каждого монарха радикально преобразовывать свою страну, что создавало серьезную угрозу стабильности. Далее, как будет показано ниже, на протяжении всего XVIII столетия Российской империи так и не удалось разработать устойчивый порядок наследования, и в результате престол занимали преимущественно женщины – что требовало идеологии, в которой ведущую роль играла бы Минерва, а не Марс. В первой половине века риторика правления, свойственная правителям и их панегиристам, вращалась вокруг трех тем: одобрение монарха Богом, античные аллегории, подчеркивающие мудрость и военную мощь, преданность петровским реформам. В одах на воцарение монархов, вышедших из-под пера Сумарокова, Ломоносова и других поэтов, уделяется внимание главным образом преемственности, а не переменам.

Официальные одописцы, создававшие свои творения по случаю восшествия на престол, именин и военных триумфов императриц – Анны, Елизаветы, Екатерины, – пользовались языком общественной гармонии и умиротворенности, сколь бы бурными ни были исторические события. Наилучшим средством для создания положительного образа женщины-правительницы казалось обращение к античной мифологии. Три императрицы выступали в обличье Минервы, Астреи и Дидоны – богинь, правивших твердой рукой, совершавших ратные подвиги и умевших достичь первозданной гармонии.

Анна, Елизавета и Екатерина, как и Петр I, выписывали из Европы архитекторов и садовников, строили музеи (например, Кунсткамеру в 1727 году), академии (художеств и наук), дворцовые ансамбли (Петергоф, Екатерининский дворец в Царском селе, Павловск), демонстрировавшие не только богатство страны, но также ее культуру и утонченность. То были отсылки к образу рая, укорененному в религиозном учении и просветительской мысли того времени; разбивались обширные сады и парки, где имелись и пейзажи для осмотра, и уголки для размышлений. Богатые дворяне создавали в своих поместьях регулярные сады, где совершенный порядок и подчеркивание изобилия природы также должны были напоминать о земном рае. Вероятно, простому народу образ райского сада с его изобилием был малопонятен, но с точки зрения имперского воображаемого это стало умелым ходом. Тем самым обеспечивалась преемственность с идеологией московского периода (царство, благословенное Богом, имперское пространство, христианизированное царской властью, непрерывность династии) и связь с просвещенческим культурным багажом, позволявшая претендовать на равенство с ведущими державами той эпохи.

Из-за отсутствия четкого порядка престолонаследия предметом особой заботы в это столетие стала легитимность. Российские правители обосновывали свои претензии на легитимность, опираясь на идеологию московского периода. После воцарения они издавали манифесты (бывшие нововведением), оправдывая свой приход к власти традиционными – в целом – словами: родство с Петром Великим, ожидание участия народа в виде присяги и приветствий, утверждения о добросердечности правителя, верность петровскому замыслу (что не исключало перемен). Как указывает Виктор Живов, церковь, недовольная петровскими реформами, тем не менее охотно выполняла свою роль, защищая монарха как богоданного и священного властителя.

Екатерина II, подобно Петру I, уделяла большое внимание авторепрезентации. Не отличаясь большой религиозностью, она разыгрывала отведенную ей традиционную роль данного Богом московского монарха, покровительствовала церквям, посещала монастыри, давала милостыню и совершала помилования. Основополагающая для ее легитимности коронационная церемония прошла в московском Успенском соборе, как того требовал московский обычай. Екатерина примеряла и другие образы: подражая Минерве, она представала вершительницей справедливости и в этом качестве издала «Наказ» – этот документ предназначался для комиссии, призванной подготовить новое Уложение (1767). Живов справедливо отмечает, что тот представлял собой широковещательное – и не имевшее отношения к российской действительности – утверждение ценностей Просвещения, и что этот документ не имел никаких шансов быть проведенным в жизнь.

Одновременно Екатерина старалась выглядеть воительницей и завоевательницей, веля изображать себя в военном мундире, устраивая постановочные морские сражения, изображавшие реальные триумфы русского флота, заказывая портреты, которые устанавливали связь между ее победами над турками и деяниями Петра. Победы над турками отмечались с особой торжественностью – Екатерина видела себя наследницей Древней Греции и Византии, а кроме того, Османская империя была грозным соперником. К примеру, на картине Генриха Бухгольца «Аллегория побед русского флота