Лицо Савин исказилось гримасой при этой мысли. Они пытали людей, подозреваемых в спекуляции мукой, – что же они сделают с предполагаемой колдуньей-людоедкой на службе у Пророка? И Гаруна с Рабиком тоже забрали, а ведь они так преданно ей служили! И вот из-за своей преданности оказались в цепях. Это было безумие! Это было нелепо. Но в нынешнем климате безумие и нелепость могли очень быстро оказаться роковыми.

Савин прикрыла глаза и судорожно вздохнула. Очень скоро ей придется отвечать на обвинения против нее самой, не менее безумные и нелепые, чем те, что предъявлялись Зури и ее братьям, а также на те, что были, увы, более чем правдой. Сперва она должна отстоять себя. Если ее сочтут виновной, она не поможет никому.

– Это? – спросила Метелло со своим сильным стирийским акцентом.

Она держала наброшенное на руку платье: водопад светло-голубого сулджукского шелка, отделанного по обшлагам осприйскими кружевами и обшитого по подолу цветочным узором. Кажется, Савин заказывала его для выхода в театр, но так ни разу и не надела. Этот цвет всегда казался ей чересчур надуманным. Она махнула рукой:

– Во имя Судеб, нет, конечно!

Судья надеялась запудрить ей мозги хорошим обращением. Надеялась, что она расслабится, оказавшись среди привычных предметов роскоши, – и появится на суде в своем прежнем образе: воплощении безжалостной, эксплуататорской, привилегированной элиты, которую Великая Перемена была призвана искоренить.

Судья даже снабдила Савин драгоценностями. Превосходные серьги и очень неплохое рубиновое ожерелье, без сомнения, полученное в виде взятки от жены какого-нибудь бывшего лорда в обмен на помилование, которого так и не случилось. Судья не миловала никого, даже за такие отличные рубины, как эти. Савин подцепила ожерелье пальцем и поднесла к свету, любуясь кроваво-красными отблесками. Потом положила обратно в коробку и решительно отодвинула. Скорее всего, Судья отправит ее на Цепную башню, но она полная дура, если считает, что Савин станет ей в этом помогать.

– Дамы, я хочу чего-то очень простого. Чистота и скромность! Никаких украшений, никаких париков. – Метелло расстроенно прищелкнула языком, хмуро разглядывая ежик собственных волос Савин, тусклых и коротко остриженных. – Никакого шелка, никаких…

Снаружи раздался удар, и Савин рывком повернулась к двери, сделала неверный шаг к детям, прижав одну руку к ослабевшему животу, а другую протягивая к кроваткам.

С практической точки зрения, даже не говоря о мучениях, которых ей стоило произвести их на свет, и необратимом ущербе, который они нанесли ее телу, она не видела от детей ничего, кроме невообразимых неудобств. Жующие соски, извергающие помет, убивающие сон чудовища, с которыми даже не поговорить! Тем не менее она испытывала за них даже больший ужас, чем за саму себя.

За дверью послышался смех. Новый удар, потом веселые голоса. Их журчание понемногу удалялось, пока не затихло. Ничего особенного. Просто сжигатели, занимающиеся своими сжигательскими делами. Савин заставила свою панику утихнуть. Заставила себя опустить руки. Потом в удивлении обернулась, услышав громкий всхлип. Лицо Фриды было искажено гримасой, ее плечи тряслись.

– Что такое? – требовательно спросила Савин.

Если уж кто-то и должен был плакать, то она полагала, что право первенства должно принадлежать ей. Она почти не спала с тех пор, как ее арестовали. Кажется, только беспощадно зашнурованный корсет держал ее в выпрямленном положении.

– Когда все это случилось… в смысле, Великая Перемена… – Нижняя губа Фриды затряслась, потом слова полились потоком. – Я думала, будто это что-то хорошее! И сперва ведь так и было, всеобщая свобода и все такое, и все ходили такие счастливые… Но потом… – Она устремила взгляд в угол, ее глаза наполнились слезами. – Потом… во имя Судеб, госпожа, простите меня!

Первым побуждением Савин было дать ей пощечину. Будет везением, если сама она доживет до заката, так что ей не особенно хотелось провести оставшиеся часы, утешая свою горничную. Как же ей не хватало Зури! Та-то никогда не плакала. Даже когда ее тащили прочь в наморднике. «Но мы должны работать с теми орудиями, которые у нас есть», – как любил повторять ее отец. Подавив свой гнев, она мягко положила руку Фриде на плечо.

– Мне не за что тебя прощать, – сказала она, сделав над собой усилие. – Возможно, из этого и могло выйти что-то хорошее. Должно было выйти… И я больше не госпожа, просто гражданка. Именно это я и хочу, чтобы люди во мне увидели.

Фрида шмыгнула носом, втягивая слезы, и подняла пудреницу.

– Давайте я припудрю ваш шрам…

– Ни в коем случае, – отозвалась Савин, глядясь в зеркало. Кривой и розовый, он пересекал ее лоб и скрывался в коротко остриженных волосах. – Достань румяна. Надо его немного выделить. Пусть они видят, что я знаю, что такое боль. Мы больше не имеем ничего общего с Савин дан Глоктой, наводившей ужас на светские салоны, понимаешь? Пускай они судят Любимицу трущоб!

– Это? – спросила Метелло, поднимая одно из ее платьев для кормления, простое и белое.

– Превосходно!

Тяжелый стук в дверь вызвал у нее новый прилив тошнотворного ужаса.

– Гуннар Броуд, – донесся снаружи грубый голос.

– Сказать ему, что вы одеваетесь? – прошептала Фрида.

Савин снова прижала руку к животу. Снова задушила свой страх. Преимущество встречи со смертью состоит в том, что соображения приличий перестают играть такую уж важную роль. Она ответила, повысив голос, чтобы ее было слышно за дверью:

– Когда Гуннар Броуд спас мою жизнь в Вальбеке, Фрида, меня, полуголую, преследовала разъяренная толпа. Сомневаюсь, что вид моей нижней юбки его шокирует. К тому же у него все равно есть ключ.

Дверная ручка повернулась, дверь распахнулась, и на пороге возник Броуд – огромный, в доспехах, с красными глазами. Он тяжело шагнул в комнату. Бросил хмурый взгляд на детей. Бросил хмурый взгляд на Фриду (та съежилась за туалетным столиком). Бросил хмурый взгляд на Савин. Он выглядел больным, пьяным, разъяренным и сентиментальным одновременно. Самый настоящий сжигатель. Словно он не мог решить, просить у нее прощения или ударить ее кулаком в лицо.

– Вам остался один час, – проговорил он, поворачиваясь обратно к двери.

– Благодарю за напоминание. Кстати, у меня для тебя кое-что есть, – Савин протянула ему листок сложенной бумаги. – От Лидди.

Его безжизненное лицо дернулось при звуке этого имени.

– Лидди не умеет писать.

– Я думаю, что это написала Май. Оно пришло с почтой от матери Лео.

Броуд подвигал челюстью, не сводя с письма налитых кровью глаз. Его рука, протянутая к нему, застыла на полдороге.

– Что там написано?

– Не говори глупостей, Гуннар! Я не читаю писем, адресованных не мне. Право слово, ты еще скажи, что Зури действительно ест людей!

Она небрежно вложила письмо в его ладонь и повернулась обратно к своей пудренице, но продолжала следить за ним в зеркале. Несколько долгих мгновений он стоял, уставившись на листок бумаги в своей руке, потом очень медленно подошел к двери, переступил порог и очень медленно затворил ее за собой. Савин стиснула зубы и сжала дрожащий кулак. Может быть, ей и суждено полететь с Цепной башни – видят Судьбы, все шансы были против нее, – но она не дастся без борьбы!