родились для того, чтобы за тебя умереть, ибо ты олицетворяешь собой каганат.

Давид попытался что-то возразить отцу, но вдруг бессильно обмяк, повиснув на руках Рахима. Силы оставили его.

— Может, это к лучшему, — пробормотал Иегуда бен Моисей, поворачиваясь к Всеславе, которая с дорожной котомкой наготове стояла, держа под руку безучастно смахивающего с лица и одежды саранчу ребе Ицхака.

— Та шкатулка с драгоценностями, надеюсь, с тобой?

Девушка кивнула.

— Возьми еще вот это.

Он добавил увесистый кошель с серебром.

— Если расходовать эти средства экономно, до Испании должно хватить. В крайнем случае, есть еще драгоценности. Мои люди хорошо знают эти места. Они проводят вас до моря.

— А вы? — Всеслава знала ответ, но все равно не сумела удержаться.

— Кто-то должен остаться здесь, чтобы вы могли спастись.

Он разрезал заднюю стенку шатра и вывел их из лагеря к тому месту, где ждали оседланные кони и охрана, а затем вернулся назад.

Когда они отъехали на расстояние в сотню шагов, на том месте, где стоял шатер, взметнулся столп пламени.

— А ну, кто здесь жаждет крови кагана! — перекрывая шум дождя и стрекот саранчи, прогремел громовой голос Иегуды бен Моисея и тут же потонул в бешеном реве толпы.

Несколько воинов помоложе с ожесточенной решимостью натянули поводья, желая вернуться в лагерь, чтобы отомстить, но под строгим взглядом старого десятника вновь заняли свое место в отряде.

Хотя дождь сильно размыл дорогу, он же помог им скрыть следы. Впрочем, опасаясь погони, они ехали без остановки остаток ночи и весь следующий день. Давид ближе к рассвету пришел в себя, оглядел своих спутников, не нашел среди них отца и вновь надолго впал в забытье.

Путь скитальцев

— И, отряхнув прах отечества с ног, ступили они на дорогу скитальцев, — с тоской глядя на медленно таявший вдали берег, прошептал Давид.

— Любая дорога — это дорога к себе, а значит, а конечном счете, дорога домой, — стараясь скрыть собственное волнение и страх, словами мудрого Арво попыталась утешить его Всеслава, — Тот, кто помнит об этом, всегда сумеет вернуться.

— Вернуться может только тот, у кого дом есть, — горестно возразил ей молодой Ашина.

— Разрушенный дом можно заново отстроить, потерянную землю — вновь обрести. Главное, чтобы хватило сил и выдержки для борьбы. Лекари говорят, что мягкая зима и овеянный дыханием виноцветного моря воздух Кордобы несут исцеление телу и мир душе. Когда болезнь отступит, ты снова вступишь на дорогу чести и доблести.

— Я тоже слышал, что та страна исполнена благодати: ее виноградники тучны, а сады тенисты. Но как я смогу найти под их сенью мир и покой, коли даже не ведаю, есть ли могила у моего отца?!

Он лежал на палубе выбегавшего на морской простор корабля, несмотря на жару, укутанный в теплое меховое одеяло. Хотя свежий воздух приносил облегчение его легким, измученным долгой, изнурительной дорогой через горные перевалы и засушливую знойную степь, лихорадка по-прежнему не оставляла его. Хотя Всеслава, Рахим, ребе Ицхак, два десятка преданных ханам Ашина воинов, сопровождавших своего молодого господина через земли аланов и касогов, команда нанятого Иегудой бен Моисеем корабля делали все возможное, чтобы облегчить его состояние, жизнь последнего из каганов угасала вместе с агонией государства, которое он олицетворял…

***

Дорогу через страну гор и землю аланов они преодолели благополучно. Вожди и старейшины, под кровом которых они останавливались, хорошо знали Иегуду бен Моисея и, узнав о постигшей его горькой судьбе, стремились оказать его сыну всяческое гостеприимство. Плаванье тоже начиналось мирно и спокойно: попутный ветер надувал парус, и кормчий надеялся встретить зиму на берегу Золотого Рога.

Жара спала, дни стояли безоблачные и ласковые, ветер приносил терпкий и нежный запах акации, морской бриз будоражил воображение вестями из дальних стран, сокрытых пеленой горизонта, а окружающая природа радовала глаз разнообразием форм и окрасок, которые принимала даруемая миру бессмертными богами жизнь.

Давид оставался безучастен ко всему. Его не трогало загадочное величье вздымавшихся до небес, покрытых даже в конце лета снеговыми шапками гор, не завораживала бесконечная игра солнечных бликов на безбрежной морской глади, не восхищала непостижимая, как само бытие, картина каждодневного погружения солнца в пучину Велесовых владений. Бедный поэт больше не мог найти утешенья в преданьях старины и рассуждениях мудрецов, сохраненных ветхими страницами древних книг, не откликался на звуки песен и стихов, которыми пыталась порадовать его Всеслава. Его недуг усиливался с каждым днем, отбирая последние силы, но тяжелее боли, жестоко терзавшей надорванную грудь, переживалась боль утраты. Неупокоенный дух Иегуды бен Моисея преследовал его и ночью, и днем. Юноша не мог смириться с потерей, его кровоточащее сердце не желало принять жертву, которую принес ради него отец.

— Зачем он это сделал? — горестно вопрошал молодой Ашина, когда боль делалась настолько нетерпимой, что прорывалась наружу. — Он ведь знал, что я все равно обречен!

— Он не поступил бы иначе, даже если бы ты лежал на смертном одре, — печально улыбнулась ему Всеслава. — Таково таинство любви. До последнего мига он думал о тебе, за тебя сражался и погиб как герой. Своей безвременной кончиной ты не только не приблизишься к нему, но предашь его память, перечеркнешь всю его жизнь.

— Но как я могу с этим жить?! — Давид прикрыл глаза, не в силах глядеть на зримый мир. — Я ведь даже не сумел отомстить за него! Уж лучше бы меня тогда на площади до смерти удавили шелковым шнуром или разорвало на части во время битвы, как возчиков и лошадей.

— Ты должен смириться и принять свою судьбу, — вздохнула девушка, которая кое-что знала о потерях. — Даже если твоя месть когда-нибудь свершится, а я не сомневаюсь, что ты вернешься в свою землю и покараешь крамольников, эта боль навсегда останется с тобой. Возможно, со временем твоя рана расцветет и ты сумеешь почтить память отца в стихах. Это станет для него лучшим в мире надгробьем.

Всеслава непроизвольно взяла в руки саз. Ей вспомнилась песня, которую сказитель Тармо сложил на тризне во время похорон князя Всеволода. Из глубин памяти поднялись слова безысходной причети, излившейся из ее еще отроческих уст у границы пылающей крады (ох, Неждан, Нежданушка, принесет ли когда-нибудь ветер с Полуночи песню, которую в память о тебе, конечно, уже сложил побратим). Давид, истолковавший движение превратно, ее удержал.

— Неужто когда-нибудь сумею отыскать слова, способные вместить его величие? — горестно проговорил Давид. — А что до надгробья, им сделались камни Кавказских гор.

— Не понимаю, — покачала головой Всеслава, — почему он все же