боюсь умирать в одиночестве… — Неожиданно продолжил тот оборванную кашлем мысль.

Отец Михаил осторожно погладил его по руке.

— Этого не надо бояться. Вы не умрёте в одиночестве. Я уверен, что Ирина Дмитриевна в решающий момент от Вашей постели не отойдёт, и Наташа Вас не оставит… Если станет совсем плохо, я тоже буду рядом с Вами. До конца… Буду вот так держать Вашу руку, пока Вы будете слышать и чувствовать себя…

В воспалённом мозгу Лабецкого что-то шевельнулось. Очень знакомое, но почти забытое. И вдруг он вспомнил: лагерный лазарет и умирающий после кровотечения заключённый… Тяжёлая, холодеющая рука в его живой и тёплой ладони…

Переведя дыхание, Сергей сказал осипшим от постоянного кашля голосом.

— Я давно хотел к Вам прийти, отец Михаил… Никак не мог решиться… Было стыдно тащить к Вам свою грязь… Я — великий грешник, батюшка… Но сейчас уже поздно каяться.

Священник покачал головой.

— Пока человек жив и может думать, он должен находить в себе мужество каяться.

— Я виноват в смерти человека и был за это осуждён, потом работал на кладбище… Тогда я задумывался о Боге… Но потом… Потом я стал относиться к людям так, словно я сам Бог и есть.

— Послушайте меня, Сергей… Если есть в Вашей жизни такие поступки, такие моменты, такие вещи, которые Вас самого недостойны, то надо сейчас, именно сейчас, своими словами, как умеете, как можете, как хватает сил мысленно просить прощения у всех людей, обиженных, униженных Вами… — Отец Михаил помолчал и потом продолжил твёрдо. — А после этого нужно собрать всё своё мужество и приготовиться к следующему испытанию. Я говорю об операции.

Лабецкий поднял воспалённые веки, внимательно посмотрел на батюшку. Конечно, он понимал, что не зря его вертели в разные стороны профессора, не зря отводила глаза Ирина. Он был достаточно подготовлен по фтизиатрии, чтобы догадываться, что всё это значит.

— Всё-таки операция… — Он прерывисто вздохнул. — И что мне предстоит? Когда?

— Пульмонэктомия. По жизненным показаниям. Послезавтра.

Сергей перевёл дыхание, подавляя очередной приступ кашля.

— И… Мои шансы?

— На всё воля Божья… — Опять повторил священник. — Врачи говорят: пятьдесят на пятьдесят… Без операции шансов нет никаких.

Лабецкий долго лежал с закрытыми глазами, потом опять мучительно справлялся с затяжным кашлем. Только передохнув после него, он тихо, но твёрдо сказал священнику.

— Я не буду оперироваться. Не хочу. Очередное испытание… А зачем? Вот Вы сказали: «На всё воля Божья»… Значит, я должен был утонуть. Зачем Светлана меня вытащила? Зачем Виктор Николаевич меня спасал?

Совсем обессиленный, он стал говорить шёпотом, медленно подбирая слова.

Отец Михаил укоризненно покачал головой.

— Пути Господни неисповедимы… Но ничего случайного в жизни человека нет. Возможно, этой тяжёлой болезнью Он остановил Вас на ошибочном пути. Подумайте сами: посылая Вам такие суровые испытания, Господь направил Вас не к чужим людям, а к старым забытым друзьям. Вас лечит прекрасный доктор Ирина Дмитриевна, и рядом с Вами преданный друг Наташа… И Светлана, такой решительный и отчаянный человечек, подле Вас не зря оказалась, и Виктор Николаевич… Вы сами подумайте…

Отец Михаил ласково погладил пальцы больного, которые за время всего разговора так и не выпустил из своих мягких рук.

— Вы поспите, Сергей Петрович, а я помолюсь за Вас… А после, Бог даст, мы ещё поговорим… Оперироваться необходимо.

Какое-то время Лабецкий был в забытьи. Он не слышал, как ушёл священник, как буфетчица принесла и оставила у него на тумбочке обед. Слова отца Михаила о покаянии задели его, и, очнувшись, он долго пытался вспомнить тех людей, которых особенно могли ранить его слова и поступки. Но ему было трудно сосредоточиться, он устал и снова провалился в тяжёлый сон.

Потом пришла Ирина. Глядя прямо ему в лицо, она коротко и жёстко, словно на консилиуме, доложила ему ситуацию: оперироваться надо по жизненным показаниям, иначе летальный исход неизбежен. Но операция — тоже большой риск…

Лабецкий отмолчался. Ему было так плохо, что единственным желанием в этот момент была потребность тишины и покоя.

— Ты всё понял, Сергей? — Спросила Ирина.

— Да. — Ответил он и отвернул голову к стене.

— Оперируемся?

Лабецкий молчал.

— Серёжа, мы оперируемся? — Настойчиво повторила его доктор.

— Да… — Выдавил он, словно выдохнув из себя последние остатки воздуха.

Подавив в себе волну острой жалости, Ирина тихо вышла из палаты.

О тяжести состояния больного, о предстоящей ему операции полагается извещать родственников. Начала я с бывшей жены Сергея, но на мой звонок по домашнему телефону, указанному на титульном листе истории болезни, никто не ответил. Я с трудом отыскала в своём письменном столе визитную карточку старого генерала, которую он мне оставил при посещении несколько месяцев назад.

Ответила мне какая-то женщина, по голосу, видимо, немолодая, с застарелым украинским акцентом. Лабецкий когда-то говорил мне, что за стариком ухаживает пожилая домработница-украинка, испокон веку живущая в его доме. По-видимому, это была она.

На мою просьбу пригласить генерала к телефону, она ответила не сразу.

— Его нет… Мы похоронили его месяц назад.

Я от неожиданности растерялась, не сразу сообразила, что надо сказать.

— Простите… Простите, я не знала… А Вера Владимировна? Я ей звонила, но никто не отвечает.

— Вера? Так Вера уехала в свою Германию. Она ведь замуж за немца вышла и уехала в… Я никак не могу запомнить, в какой город, название немецкое, очень трудно запомнить. Она приезжала на похороны и потом уехала. Она через полгода должна приехать, чтобы наследство оформить. А кто спрашивает?

Продолжать разговор было бессмысленно, и я повесила трубку.

Звонить на прежнее место работы Лабецкого мне не хотелось. Очевидно, там не было людей, которые искренне беспокоились бы о его здоровье. За всё время пребывания у нас никто не приехал его навестить. Визит генерала не в счёт. Нет, кажется, заезжал ещё какой-то молоденький гаишник, который представился его приятелем.

Вечером накануне операции вернулась Наталья. Как-то ей удалось получить сертификат досрочно. Она просидела возле Сергея всю ночь, хотя ему провели премедикаментацию, и он до утра спал на высоко поднятых подушках. Утром она помогла санитарке его раздеть и, полусонного, сама отвезла его на каталке в операционную. Профессор-хирург вызвал из института свою операционную сестру и анестезиолога, с которыми всегда работал в бригаде. Я хорошо это понимаю, ведь я тоже без Натальи — никуда. И Виктор не возражал, операция была слишком ответственна и сложна. Осторожно просочившись вслед за Натальей в коридор оперблока, я увидела, как хирурги встали по обе стороны операционного стола, после чего послышался грозный окрик Виктора.

— Лена, где