страстно надеялся он, должно быть, что резвость маленького животного позволит ему спастись бегством. И какой жестокой болью отозвался в нем чуть слышный предсмертный визг Психеи! Такие вот мысли – или во всяком случае очень похожие – почти лишили Зади рассудка.

– О! Силы милосердные! – снова и снова восклицал он. – Что же говорилось в письме? Что он борется с отчаянием? Увы! Увы! Это мы знаем, это мы понимаем! И все же стоим здесь, ничего не предпринимая, без плана действий, без всякой решимости, без всякой надежды!..

– Спокойствие! Спокойствие! – оборвал я старика. – Очевидно, что бездеятельное выжидание ничего нам не даст. Давай вернемся в дом и попробуем изыскать более действенное средство помощи Сифилду, чем наши слезы.

Мы обнаружили, что рабы уже возвратились из своего бесплодного похода и в подавляющем большинстве собрались во дворе, высокие стены которого служили надежным укрытием. Будучи уроженцами Цейлона, все они хорошо знали о нраве и повадках анаконды либо по собственному опыту, либо понаслышке; но, поскольку от страха они почти полностью потеряли соображение, никто из них не сумел подсказать нам верное средство, как расправиться с чудовищной рептилией. Двоим рабам я велел безотлагательно ехать в Коломбо, чтобы объяснить властям наше положение и потребовать подмогу, а также прислать к нам врача для Луизы и, если получится, раздобыть рупор. Затем я наведался к бедной Луизе и попытался вселить ей в сердце надежду, которой, впрочем, в собственном сердце не питал. В попытке своей я потерпел неудачу: Луиза пребывала в глубочайшем отчаянии. Не более успешными оказались и мои попытки уговорить ее покинуть сцену ужасных событий и вместе с моими посланцами отправиться в Коломбо – такая мера представлялась целесообразной как с точки зрения безопасности самой Луизы, так и потому, что ее отсутствие позволило бы нам уделять безраздельное внимание Сифилду. Но, убедившись, что она твердо решила оставаться поблизости от попавшего в смертельный переплет супруга, я вернулся во двор, где удрученные рабы все еще горько сокрушались о бедственном положении своего господина и рассказывали друг другу о страшных свойствах анаконды.

– Друзья! – воскликнул я. – Средь нас нет ни одного, кто не был бы облагодетельствован хозяином этого дома! Сейчас, когда над ним нависла угроза гибели, для нас настало время показать нашу благодарность за его доброту! Так пусть же последует за мной каждый, кто любит своего господина и носит в груди честное сердце! Давайте же презрим опасность и выступим в полном составе, чтобы силой освободить Сифилда! Мы вооружены и имеем превосходство в численности, в умственных способностях, в военном мастерстве. Чем смелее мы бросимся на врага, тем менее грозным он нам покажется. Жизнью клянусь, змея испугается нашей атаки и пустится в бегство, а мы получим бесценное удовольствие от спасения нашего друга! Итак, пусть все, кто разделяет мое мнение, покажут себя настоящими мужчинами и выстроятся на этой стороне двора!

Увы! Один лишь Зади отозвался на мое приглашение. Остальные – жалкие, малодушные бедняги, числом от двадцати до тридцати человек, – так и стояли на месте, дрожа, перешептываясь, с сомнением переглядываясь, как если бы каждый из них хотел найти оправдание собственной трусости в бесчестье соседа.

Через пару минут один из них, которого остальные назначили своим представителем, робко приблизился ко мне и, заикаясь от страха, высказал общее мнение: мол, нападать на оголодалую анаконду было бы сущим безумием.

Вынужденный отказаться от изначального плана, затем я решил проверить, обратят ли чудовище в бегство соединенные крики и вопли целой толпы людей, сопровождаемые многократными ружейными залпами. Необходимые приготовления вскоре были завершены, Луиза была предупреждена о предстоящем шуме – и мы действительно произвели такой оглушительный шум, который, казалось, и мертвых в могилах разбудит. Мы одновременно разрядили наши мушкеты, снабженные двойным зарядом, и град пуль обрушился на гигантскую змею, представлявшую собой отличную мишень. Однако она продолжала спокойно выделывать свои кульбиты среди деревьев, не обнаруживая никаких признаков, позволяющих предположить, что она заметила наше нападение.

После нескольких минут, проведенных таким образом без всякого успеха, у нас иссякли запасы боеприпасов. Вдобавок мы слишком утомились, чтобы упорствовать в заведомо бесполезных попытках.

День стремительно клонился к закату. Поскольку я непрестанно обдумывал нашу отчаянную ситуацию и перебирал в уме все возможные способы действий, мне наконец словно сама собой пришла идея, вполне достойная внимания. Но для ее осуществления требовалась ночная тьма. В книгах о путешествиях я часто читал о том, какую мощную помощь против нападения диких зверей оказывает огонь; как львы и тигры, забыв о своей жажде крови, бросаются наутек, точно самые пугливые животные, при виде горящей головни, которой угрожающе размахивают, или ярко полыхающей кучи сухой травы. Я твердо решил с наступлением ночи, вооружившись такими вот средствами устрашения, приблизиться к анаконде и испытать ее храбрость, пусть даже у одного только Зади достанет мужества помочь мне в моей опасной затее.

И вот наступила ночь, вокруг воцарилась зловещая тишина. Наш враг, однако, все еще бодрствовал: среди пальмовых ветвей время от времени раздавался шорох. Весь вечер я провел, стараясь утешить Луизу рассказами о нашей завтрашней решительной атаке, которая, заверил я, будет гораздо успешнее сегодняшней. Я счел благоразумным умолчать о задуманном ночном предприятии, исход коего и мне самому казался слишком неопределенным, чтобы с уверенностью обещать что-либо. Кроме того, Луиза, в своем общем нервном истощении, решительно нуждалась хотя бы в нескольких часах относительного душевного покоя, а таковой, по моему рассуждению, был абсолютно несовместен с тревогой ожидания, которую знание о нашем замысле непременно поселило бы в ней.

Наконец по знаку, поданному заглянувшим в дверь Зади, я понял, что все приготовления завершены. Луиза с закрытыми глазами лежала на диване, словно погруженная в летаргический сон. Я на цыпочках покинул комнату и уже собирался выйти из дома, когда вдруг сообразил, каким образом можно известить Сифилда о наших намерениях, не прибегая к помощи рупора, получить который рассчитывал только завтра. Я вспомнил, что совсем недавно научил своего друга распространенной в Европе забаве, когда два разделенных расстоянием человека, в согласии с предварительной договоренностью, передают друг другу сообщения посредством стука: каждая буква алфавита обозначается определенным количеством ударов, равным ее порядковому номеру, и таким образом составляются слова и фразы, сообщающие слушателю о действиях, которые он должен произвести по указанию своего незримого собеседника. Совсем недавно мы предавались такой забаве, чтобы озадачить Луизу и скоротать праздный вечерний час, и я тешился надеждой, что она сохранилась в памяти Сифилда. Во всяком случае, я положил немедля это проверить, и ночная тишина