Толпа тут же закипела, заволновалась. Кто-то поддержал Аржоняну, грозил кулаком, орал, чтобы давали расчет, и посылал их всех к черту. И вдруг сотни других подхватили эти возгласы, пылко бросая их в открытые окна Левинцу, где фабрикант болезненно нахмурил лоб и выругался.

А за окном кричали:

— Долой эксплуатацию!

Левинцу, услышав эти возгласы, почувствовал, как у него быстрее забилось сердце и размякло, как кусок влажного хлопка. Встревоженный фабрикант бросился к телефону, вызывая полицию и начальника Мурафу. Быстро заговорил, что под его окнами проходит митинг.

— Да… почти что Маркса читают… Творится что-то невозможное. Пусть вышлют жандармов или примут меры.

Левинцу положил трубку и подбежал к окну.

А господин Мурафа — начальник сигуранцы, повесив трубку, нажал несколько раз кнопку электрического звонка.

В дверях вырос вестовой и услышал распоряжение:

— Позвать Луческу и Кавсана.

Через минуту вошли двое шпиков из сигуранцы — Луческу, с мордой гончего пса, и Кавсан с перебитым носом и выбитым глазом, поседевший на своей шпионской работе.

Мурафа спросил коротко:

— Фабрику Левинцу знаете?

— Да, — в один голос пропели шпики.

— Одежда рабочих есть?

— Да.

— Немедленно идите туда, чтоб через пять минут были на фабрике и ровно в десять часов будьте с докладом у дежурного. Вы узнаете…

— Бунтарей? — радостно подхватили шпики.

— Да.

Движением руки Мурафа отослал шпиков. Заискивающе поклонившись, Луческу и Кавсан бросились к двери.

Трамвай довез двух «рабочих» из сигуранцы почти до самой фабрики. Пробежав несколько десятков шагов, шпики осмотрели друг друга и, переваливаясь, вошли в фабричные ворота.

Уже темнело, когда шпики незаметно втерлись в толпу рабочих, внимательно слушавших слова Степана, который влез на опрокинутую бочку и говорил перед ними. С грубой, случайной трибуны летели в толпу простые жгучие слова о рабочей правде. Эти слова наполняли сердца слушателей гневом. Степан вытянул вперед руку, в руке была крепко зажата смятая шляпа. Он объяснял, сколько фабрикант зарабатывает рабочим потом, и закончил:

— Да, лучше смерть, чем работать на хищного фабриканта!

Лес рук поднялся над толпой. Масса людей заволновалась. Рабочие закричали:

— К чертовой матери фабрикантов!.. Пусть увольняют!

— Увольня-я-я-я-яют!

Общая ярость была столь велика, что даже те, кто загрустили, кричали вместе с другими:

— Бросать работу!.. К черту! Не будем работать!

Кавсан, выбрав минутку, протиснулся сквозь густую встревоженную толпу к Степану и медленно протянул ему руку:

— Правильно, товарищ. Хватит этой сволочи нас эксплуатировать — бастуем и никаких чертей!

Степан крепко сжал руку шпика и ответил с горящими от радости глазами:

— Спасибо, товарищ. Я думаю, что мы все будем идти в ногу. И так крепко требовать своих прав, как крепко это ваше пожатие. Главное, чтобы организованность была, а там никакая сила не сломит!

— Правильно, — согласился шпики, подмигнув, зашептал: — Жаль только нашей рабочей организации. Жаль, что из нашей организации маловато людей.

Он особенно выразительно произнес эти слова о рабочей организации. Степан еще раз посмотрел на шпика и крепко сжал ему руку:

— Когда-нибудь будет больше.

— Дай бог.

Рабочие с криками о расчете, ругая администрацию и фабриканта, двинулись к заводским воротам, подхватив Степана и шпика. Вместе с толпой их вынесло за ворота.

Шпик вежливо спросил, в какую сторону идти Степану.

— Мне направо… Но я подожду товарища.

И, обернувшись назад, Степан крикнул:

— Эй, браток…

— Я здесь.

— Ну, пойдем домой.

Шли домой, Кавсан, поседевший на шпионской работе, горячо убеждал Степана и Аржоняну использовать сегодняшнюю забастовку с целью поднять рабочих и на других заводах, а также связать общее выступление с партийными организациями большевиков. Он восторженно спрашивал:

— Неужели же за это дело не возьмется наша рабочая партия?

Но Степану не нравилась болтливость их случайного собеседника, и он осторожно ответил:

— Не знаю.

Кавсан провел Степана и Аржоняну до самого дома, и пожелав спокойной ночи, пошел домой. И ни Степан, ни Аржоняну не видели, как шпик, дойдя до угла, быстро вернулся назад, подошел к дому, в который вошли двое приятелей, записал в книжку номер дома и название улицы.

За битого двух небитых дают

Только к полудню рабочие начали собираться на фабричном дворе. Они подходили группами и в одиночку. Шум, ругань да изредка смех среди молодежи наполняли двор тревогой и напряжением.

В полдень на заводское крыльцо высунулся управитель. Всегда строгий и серьезный, сейчас он был какой-то раздраженный и чувствовал себя неловко. Нервно кусая губы, он махнул рукой, чтобы рабочие замолчали. Все стихли.

Управляющий удивленно начал спрашивать, почему рабочие оставили работу. Видимо, случилось какое-то недоразумение?

Кто-то из толпы крикнул:

— Два часа надбавили!

Управляющий удивился:

— Только из-за этого? Я очень удивлен, очень удивлен. Неужели вы думаете, что вам придется работать так все время? Какая наивность. Разве вы не можете понять, что это лишь временная мера, на которую пришлось пойти только из-за нынешнего положения фабрики. Улучшится состояние — и тогда вы продолжите работать, как и раньше.

Толпа шелохнулась. Послышался сдержанный гул. На лицах многих можно было прочитать, что они соглашаются с управляющим и могут снова идти работать. Но голос Ажоняну тут же погасил эти шатания. Он выступил вперед и резко крикнул:

— Хватит болтать, господин управляющий! Мы не дети, а вы не фокусник. Оставьте ваши удивления для себя. Вам следовало бы удивляться, когда мы получали в вашей конторе по 900 лей на нос!

Он уже раздраженно продолжал, что теперь их не собьют с толку. Хватит уже ездить у них на шее. А если они так хотят, то пусть прибавят плату — если действительно фабрика должна работать больше часов в день, тогда они месяц-два поработают. Но за эту плату они гнуть свою спину по двенадцать часов не будут.

— Жалованье не может быть увеличено!

— Тогда увеличьте количество рабочих.

— Невозможно.

— Тогда гоните расчет!

Толпа снова забеспокоилась. Но тут в окно высунулся Левинцу, пытаясь что-то сказать. А потом вдруг завизжал, начал ругаться, что они бунтари, большевики, мразь. Как они смеют идти против воли администрации?

Толпа рабочих тут же перекричала Левинцу, послав ему в глаза брань и выкрики, чтобы давали расчет.

Левинцу что-то орал, махал руками, ругался. А затем указал на фабричные ворота.

Старый шпик Кавсан неожиданно воскликнул:

— Товарищи, вооружайтесь… Жандармы!

Все тотчас же повернулись к воротам. К фабрике подъезжал конный эскадрон жандармов.

Степан и Аржоняну громко предупредили рабочих, чтобы те стояли смирно и не волновались. Не надо трогать жандармов — рабочие пришли только за расчетом и никто не смеет их трогать. Но старый шпик снова крикнул:

— Спасайтесь!

Если бы даже