— Я не хочу.

— Что это значит? Теперь, когда все в порядке, он в полном сознании, все показатели в норме и врачи разрешили посещение…

— Я не хочу. Я боюсь.

— Боишься? Теперь-то чего бояться? Все давным-давно позади. Мы все сделали правильно. Я не понимаю, чего ты боишься теперь. И потом, он очень ждет свою девушку, которая должна приехать к нему сегодня. Он спит с твоей фотографией последние две ночи. Так что все хорошо.

Бесполезно и бессмысленно было продолжать разговор. Я включила аварийку и припарковалась у обочины. Сильвия пересела за руль. В конце концов, это был ее мерседес. В Америке у меня не было ни прав, ни документов на машину.

Когда мы помчались со скоростью ветра (Сильвия выжимала из мерседеса все 220), океан исчез. А время дороги до клиники слилось для меня в одну сплошную полосу.

Сильвия оставила машину на стоянке медицинского центра.

— Иди. Я не пойду с тобой, — обернувшись ко мне, она смотрела в упор, и у меня не хватило духу скулить дальше, — иди. Ты должна это сделать. Он тебя ждет.

Все внутри заледенело, и рой бабочек, когда-то давно порхающих в животе, вдруг превратился в ледяные осколки. Даже губы мои стали дрожать. Но я решительно пошла прочь и довольно уверено шагнула в автоматические двери частного медицинского центра, на ходу достав из сумочки свой пропуск — пропуск в рай или в ад.

Толстая темнокожая медсестра довольно неопрятного вида сообщила, что он в саду, и предложила меня проводить, но я предпочла обойтись без ее помощи. Дорогу нашла сама по красным стрелкам указателей, ведущих к панорамным дверям. Последние метры до этих дверей я почему-то бежала, но не просто так, я прижимая обе руки к груди, как будто из груди могло вырваться сердце. Я бежала как-то странно, совершенно не чувствуя под собой ног.

Наконец мне удалось справиться со стеклянными дверями, и я буквально ворвалась в сад, рассыпая ногами гладкий гравий ухоженной садовой дорожки. Я задыхалась в этом воздухе, полном экзотических эфирных масел, пряных ароматов никогда не виденных мною цветов. Я не видела этих цветов. Не видела буйства зелени, превращавшей сад больницы в некое подобие джунглей. Не видела свинцовой полосы океана, из-за раздвинутых стволов деревьев вновь напавшего на меня.

Я видела только солнечные лучи, драгоценными нитями заплетенные в его волосах. Я видела ослепительный блеск его волос, рассыпавшихся по плечам, обтянутым простой белой футболкой. И мне было так больно, так радостно, так умопомрачительно от вида моей любви, что из глаз моих хлынула кислота, а не слезы, самая настоящая кислота, выжигающая голую кожу всех моих слов.

Так, крича от боли, и задыхаясь от внезапности этого нахлынувшего на меня кислотного потока, я бросилась ему на шею, чтобы до бесконечности целовать его лицо, особенно когда его руки сомкнулись на моем теле, ослепляя невероятной радостью и даря мучительную боль от счастливого смеха, прорывающегося сквозь мои кислотные слезы.

— Не плачь… Пожалуйста… — он немного отстранил меня от себя, обволакивая бархатом знакомого до мелочей голоса, — не плачь… Теперь все будет хорошо…

Задыхаясь, я неотрывно смотрела в лицо Вирга Сафина — в лицо Вирга Сафина, который отныне будет носить совершенно другое имя, и который больше никогда не будет собой. И это с ним сделала я. Ради его спасения я убила другого человека. Ради его спасения я выжгла ему мозги пирилом и уничтожила его прежнюю личность. Ради его спасения я увезла его на край земного шара, чтобы возродить к жизни под другим именем в качестве совершенно нового человека, который ничего не будет помнить о своей прежней жизни потому, что память его, выжженная страшным химическим препаратом, никогда не восстановится прежней. Все это сделала я. Я сделала это ради своей любви.

Глаза его были довольно мутными. Он смотрел на меня, улыбаясь. Это был тот самый Вирг Сафин, но в то же время не он. Он похудел, осунулся. Всю последнюю неделю состояние его было достаточно тяжелым. Я переборщила с химикатом, и врачи достаточно серьезно боролись за его жизнь. Но все закончилось хорошо.

Когда он очнулся, врачи сказали ему, что он попал в тяжелую автомобильную катастрофу, последствием которой стала жестокая амнезия. Но память помогут восстановить его близкие. Мать — Сильвия, и девушка, с которой до катастрофы он собирался пожениться.

— Как ты себя чувствуешь? — несмотря на частичную «ампутацию мозгов», он помнил русский язык и говорил на нем. Сильвия, побывавшая у него вчера, до меня, успела рассказать ему, что он приехал из Украины, но жил в Штатах последние 10 лет. Так как он больше ничего не помнил из своего прошлого, он поверил каждому из ее слов.

— Неплохо, — он улыбнулся, все еще не отрывая от меня глаз, — только голова болит временами очень сильно. Да перепады с давлением. Но врач говорит, что это скоро пройдет.

— Конечно, пройдет, любимый, — сжав его руку в своей, я увлекла его к скамейке поблизости. Сама же села так, чтобы больше не видеть океан.

— Ты красивая, — сказал он, — у тебя лицо милое. Доброе. В жизни ты намного красивее, чем на фото. Хотя с первого же момента, как я увидел твое лицо на фотографии, оно почему-то показалось мне таким родным… Но я не могу вспомнить твое лицо. Это меня убивает.

— Ты вспомнишь, обязательно вспомнишь, любовь моя.

— Сильвия… мама сказала, что до встречи со мной ты была замужем и у тебя есть сын. Еще она сказала, что ты — очень богатая женщина.

— Мой бывший… муж занимался бизнесом, и оставил мне все. Он… погиб.

— Как жаль.

— Нет. Я не любила его. Я вообще никого не любила до встречи с тобой. Только тебя.

— Мы любили друг друга?

— Очень сильно. До самого дня этой автокатастрофы, Бэзил…

— Мне все время кажется, что меня зовут не так. Скажи, как меня зовут?

— Василий.

— А у меня никогда не было другого имени? Мне все время кажется, что меня зовут как-то не так. А вот как именно зовут, я не могу вспомнить. Просыпаюсь ночью… Лежу без сна… пытаюсь вспомнить — и не могу. От меня ускользает что-то очень важное. Словно настоящая часть жизни. Словно… я сам.

— Я скажу тебе, что было самым важным. Ты и я. И наша любовь. И моя любовь к тебе. Вот что было самым важным. Важнее этого ничего нет.

— Твой голос звучит так успокаивающе. Он такой родной. Это я помню… Мне кажется, словно я никогда не расставался с тобой.

Неловко, робко, как-то по-детски он полуобнял меня за плечи, и в этом жесте было столько несвойственного ему смирения, что жаркая волна боли захлестнула мое сердце. Он больше не был прежним. Он жил, дышал, обнимал меня за плечи, но он больше не был прежним. Я убила его. Что же я сделала? Что? Ответ пришел сам собой.

Я спасла его жизнь. Я спасла его от обвинения в убийствах. Я спасла его от мучительного недуга, сделавшего невыносимой его жизнь. Я выжгла ему мозги психотропным препаратом, сделала его инвалидом и инсценировала его смерть. Но сделала все это только ради его жизни. Я сделала все это для него. Я убила его, чтобы спасти.