— Добро пожаловать, — прозвучал нарочито скрипучий голос одного из них. С этими словами ему скрутили руки и усадили на лавку.

— Пожалте, гости дорогие, будьте как дома, — ответил Савва. Он вообще не привык лазить за словом в карман, в подземке-то тесно, всё приходилось держать в голове.

— Куды ныне лаз ведёшь?

— Поначалу с голоду всё хотел на Вологду, а когда не стало дров, повернул на Могилёв...

И получив новый удар, не смог сдержать невольного стона, так что птицы отозвались сочувственным щебетом, а старый ворон до того разозлился на насильников, что тут же выложил всё своё негодование крепкими словами. Злодеи погоготали и свернули ему голову.

— Ах, проклятые! Чем же вам Божья тварь помешала?

— Будешь молчать, и остальных порешим.

— Да что вам надобно-то?

Повторили свой вопрос насчёт лаза. Делать нечего, рассказал, секрета тут особого нет: если Апельман прямо метит, то он, значит, ему в бок.

— Пойдёшь с нами, будешь копать, куда скажем. Уложишься в два дня, вернёшься целый и невредимый.

Что же они удумали, ироды? И чтобы выиграть время, попытался освободить руки.

— Н-но, сиди смирно, или на почёс потянуло?

— Так ведь живой ещё, помру, свербеть не станет.

Скрипун ухмыльнулся:

— Не долго уж...

Савва сидит, прикидывает: чей же этот голос? Сдаётся, когда-то слышал, дай Бог, вспомнить, а тут Любаша из дальнего угла:

— Тятенька, спаси, глумятся, окаянные.

— Поможешь сродственнице? Слышал, она тебе очень даже не чужая, не терял времени, старый, — сказал скрипун и гадко захохотал.

— Стар, да петух, а есть молод, да протух, — сказал как бы про себя Савва и получил новый злобный удар. С ним пришло озарение: так ведь это Яшка Головачёв, который болеет дурной болезнью, ишь как сразу взбеленился.

— Не поспею за два дня, — попробовал было поторговаться Савва.

— То твоя беда, через два дня избу спалим со всей живностью.

— Коли так, ваша взяла...

Тогда приказали Савве тут же отправляться на работу и до её окончания из-под земли не выходить, еду и питье ему станут передавать, но на разносолы пусть не рассчитывает. Делать нечего, подошёл он к Любаше, поклонился в пояс и просил не поминать лихом. Та в плач, он потрепал её по плечам и успокоил:

— Не реви! Завтрева что, середа? Так я к пятнице выйду, запомни: выйду к пятнице, поняла?

Любаша мотнула головой и заревела в полный голос:

— Помрёшь, тятя...

— Ну-ну, Бог милостив, а пташек на волю отпусти, неча им тута с нами маяться.

Савву препроводили в избу, откуда начинался лаз, приставив двух молчаливых помощников для выноса земли и крепёжных работ. Всё сделали по-привычному, так что со стороны никто не мог ничего заподозрить. А Любашу закрыли в избе и пригрозили: коли пикнешь, петушка твоего так в земле и оставим. У неё от страха язык отнялся, зато птицы, словно чувствуя беду, галдели, не умолкая. Любаша и рада была бы выпустить, как тятя наказал, да ведь ни одной щели не оставили, окна и те прикрыли ставнями. Она проплакала всю ночь, лишь под утро забылась в тревожном сне, но проспала недолго, привиделось ей такое, что вскочила с лавки и принялась распускать юбку. Набрав довольно нитей, стала привязывать их к птичьим ножкам, а затем осторожно, по одному отправлять певунов в печь, предварительно открыв заслонку. Те быстро нашли выход и скоро очутились на воле. Вид горластых пернатых со странными привязками не оказался не замеченным. Одни описывали круги вокруг избы, другие зацепились за ветки соседних деревьев и не в силах оторваться, издавали жалобные звуки. Вокруг несчастных собирались ребятишки, кое-кому удалось поймать крикунов. Их принадлежность определили без труда, у Саввы для ребятни дверь всегда была открыта — приходи, слушай, только пташек не обижай. Но когда по привычке захотели заглянуть к нему, изба оказалось закрытой, то-то странно. Пришлось заинтересоваться и взрослым.

Дверь взломали, за ней нашли испуганную Любашу, которая на все вопросы о Савве только молчаливо покачивала головой. Его всегдашняя таинственность на этот раз сыграла плохую роль — ну, где можно искать неведомого подземщика, по каким колодцам шарить? Их, пожалуй, за сотню наберётся, а местоположение большинства известно лишь ему самому. В дело по просьбе Горчакова включился Афанасий, он хорошо знал Савву, ведь это не без его помощи устроился тогда побег Антипа и Булыги из каменного подвала Пятницкой башни. Напуганная грозным предупреждением Любаша продолжала молчать, лишь с большим трудом Афанасию удалось её разговорить. Однако особенного прояснения добиться не удалось, насильников она не разглядела, куда повели Савву, не ведала, что приказали делать, не слышала. Только одно и знала, что к пятнице обещал он вернуться.

— Так точно и сказал? — наседал на неё Афанасий.

— Так, так, — всхлипывала Любаша.

Афанасий не отступался: ты где стояла, а он где? Куда смотрел, что руками делал? Повтори, что сказал. Любаша опять в плач:

— Выйду, сказал, к пятнице...

— Так вернусь, или выйду? Вспомни точно.

— Выйду... к пятнице, к завтрему, значить...

— Завтра субботея.

— Не знаю, через два дня обещал выйти, к пятнице, ещё два раза повторил... — Любаша подняла недоумевающие глаза и вдруг громко вскричала: — Убили!..

Афанасий снова принялся успокаивать, гладил её по вздрагивающим плечам, а сам думал: «Неужто Савва спутал дни? Нет, не похоже, у него всегда всё разочтено до самой малости, в подземных работах иначе нельзя». И вдруг на него снизошло озарение.

Савва тем временем работал без устали, чтобы поспеть к назначенному сроку. Помощники молчаливо пыхтели за спиной, ни на какие вопросы не отвечали, не говорили даже, ночь или день на дворе, молчали и всё. Иногда, сморённый, не в силах более поднимать кайло, он забывался коротким сном, тогда, как по команде, затихали и они. Наконец подземный лаз упёрся в каменное основание — подобрались к стене. Хотел повернуть назад, да не тут-то было, приказали расширять лаз, а сами принялись таскать мешки с порохом. Сначала поочерёдно, один тащит, второй присматривает, Савва над ними посмеялся: ежели убегу, то разве в преисподнюю; подействовало, заработали быстрее. А Савва вдоль стенки копает, дальше, дальше, уже беспокоиться стал, что нет ей конца, ан нет, нашёлся. Он ведь помнил, что ещё зимой здесь старый лаз шёл. Дождался, когда сторожа отползли для очередного захода, и нырнул туда. Быстро добрался до слухового колодца и стал подниматься наверх, а там его уже Афанасий со стражниками поджидал. Ничего удивительного, ясно ведь сказал, куда выйдет. Узнав об умысле заговорщиков, он изменил направление лаза и вместо Днепровской вышел к Пятницкой башне, путь оказался почти вдвое длиннее, да кто о том знает?