В это время появилась Ольга Бекер. Её тоже разбудили вопли старухи, поскольку пустырь находился возле чёрного хода её дома. Она бросила взгляд на лицо Магдалены и, закричав: «Он убил её!» — подняла руки к лицу и разразилась безутешными рыданиями. Все в районе Святого Томаса знали об отношениях Ольги и его светлости, и её слова вызвали у собравшихся зевак поток вопросов. Кто «он»? Кто убил Магдалену?

Запинаясь и заикаясь, Ольга рассказала, что мэр запретил ей видеться с Магдаленой, которая уговаривала её присоединиться к певцам «Страстей». Вчера вечером Магдалена была у неё и показала ещё заметные следы от синяков. В порыве негодования Ольга обещала прийти вместе с ней сегодня утром на ферму.

— Вот почему он нанял убийц! — вскричала она, снова разражаясь рыданиями.

— Что здесь происходит? — раздался грубый голос позади неё.

Это был начальник полицейского участка Полден, который жил по соседству.

— А ты, — продолжал он, обращаясь к Ольге, — лучше бы прекратила болтать глупости и шла домой.

Он протиснулся сквозь толпу, и его взгляд упал на растрёпанные волосы Магдалены и её изуродованное лицо. Черты красивого лица Полдена превратились в маску боли, которая почти сразу сменилась маской угрожающего гнева. Сжав кулаки, Полден взглянул на небо в безмолвной клятве мести, затем перешёл к действиям. Он приказал людям вернуться в свои дома. Те разошлись, на ходу обсуждая новость. Послав человека в полицейский участок в мэрию, Полден направился в сторону Марктплац. Катарина Плек ушла последней. Она долго смотрела на тело, лежащее на земле, медленно перекрестила его и возобновила свой путь к храму. Только Магдалена осталась лежать, обратив к небу внушающее жалость лицо и глядя на падающий снег немигающими, остекленевшими глазами.

Менее чем через час Полден получил срочную аудиенцию у крайне злого и ещё сонного мэра в шлёпанцах и халате.

— Послушайте, Полден, я понижу вас в должности за это, — начал его светлость, стоя у письменного стола, когда полицейский вошёл в его холодный кабинет. — Какого чёрта вы поднимаете меня с постели, из-за того что убита какая-то дура? Что, по-вашему, я должен делать? Поймать убийцу и засадить его в тюрьму?

— Вы не понимаете, ваша светлость, — ответил Полден, стараясь сохранять спокойствие. — Эта женщина — Магдалена Клапп, и люди говорят, что это вы велели её убить.

— Я?! — выдохнул мэр.

— Ну, так сказала ваша... ваша подруга, фрейлейн Бекер.

— Я никогда раньше не видел эту женщину... — Вдруг до него дошёл смысл известия, и он резко оборвал себя: — О мой Бог! Что вы сказали?

Полицейский коротко изложил утреннее происшествие. Когда он ещё раз пересказал версию Ольги, лицо мэра сделалось пунцовым от ярости.

— Идиотка! Глупая шлюха! — Он посмотрел на Полдена с внезапной тревогой. — Вы ведь ей не верите, правда?

— Нет, ваша светлость. Я знаю, что вы не имеете к этому никакого отношения, потому что уже арестовал человека, который сделал это, и он сознался.

— Кто он?

— Тот же тип, который бросил камень в герра директора. Я застал его в постели, пьяного и храпящего. К тому времени, как я допросил его, он уже протрезвел.

— Где он теперь?

— В тюрьме. — И Полден добавил со значением: — И будет сидеть там, пока за ним не придёт палач.

Несмотря на холод в комнате, на лбу мэра выступил пот. То, чего он так боялся, совершилось: один из головорезов Крюгера зашёл слишком далеко, и Крюгер будет настаивать на том, чтобы его освободили или дали шанс убежать, а этого сделать нельзя.

— Кроме того, — продолжал Полден, словно читая мысли мэра, — если мы позволим ему убежать, люди начнут искать вас, ваша светлость. Они настроены очень воинственно.

Мюллер достал носовой платок и вытер лицо. Его рука замерла в воздухе, и он спросил:

— Кто, кроме вас, знает о том, что он арестован?

— Никто. Я сам отвёз его в тюрьму и пришёл прямо к вам.

Мэр вскочил на ноги:

— Подождите меня. Мы должны увидеться с ним. Это может быть наш шанс.

Пастор Хаген наконец прореагировал на вежливое, но настойчивое постукивание по его плечу. Он с усилием поднял голову и вытаращил налитые кровью глаза на Готфрида, стоящего перед его столом в состоянии крайнего волнения.

— Ваше преподобие! Ваше преподобие!

— В чём дело? — спросил пастор из глубины своей усталости.

Церковный сторож сбивчиво рассказал ему: он только что вернулся из молочной лавки, где узнал от перепуганных домохозяек, что какая-то женщина была убита в районе Святого Томаса и что убийца не кто другой, как сам его светлость.

— Но убили не его любовницу. Нет, ваше преподобие, это не та распутница, исчадие ада, которую он держит для удовлетворения своей греховной похоти. — За годы услужения у пастора старый слуга усвоил некоторую библейскую образность речи своего хозяина.

— Кто же она в таком случае? — спросил пастор с ноткой нетерпения.

— Её подружка, ваше преподобие. Такая же испорченная, как и она сама. Актриса. Пропащее существо, дочь Сатаны, раскрашенная женщина...

Пастор слушал давние проклинающие эпитеты. Каждый из них с болью падал в его уши, как камень, брошенный в неизвестную, беззащитную женщину. Был ли это голос праведности? Древние фарисеи, и благочестивые и лицемерные, тоже пользовались этими словами. Ничего не изменилось. Что стало с законом Христа о Любви и Милосердии? Что стало с Его примером, когда Он прикрыл прелюбодейку своим плащом? Нужно ли Ему было умирать на кресте, если его страсти ничему не научили тех, кто называл себя христианами, последователями Христа?

— Приготовь экипаж, — сказал Хаген. — И пожалуйста, поскорее.

Было ещё рано, когда карета пастора бесшумно въехала в фермерский двор, засыпанный снегом и пустынный в утренней тишине. На его робкий стук вышла жена Шмидта и провела его в кабинет, где Феликс писал просьбу об отставке, извещая, что уже не намерен исполнять «Страсти».

Мгновенье пастор Хаген стоял в дверях. Его лицо было пепельно-серым, и он держал крест на груди, словно для моральной поддержки.

— Можно войти? — спросил он с робостью странника, просящегося на ночлег.

Феликс уставился на него.

Высокий пастор с трагическим лицом, неподвижно стоящий на пороге, был новым человеком, заново рождённым в горе и смирении. Тщеславие, самодовольство, елейная напыщенность — всё исчезло. Осталась только благочестивая набожность, сияющая над ним, словно аура.

— Я пришёл сказать вам, как мне жаль, как нестерпимо жаль...

Его голос оборвался, и он не мог продолжать.

Феликс бросился к нему:

— Ваше преподобие, это вы должны простить моё поведение, когда я к вам приходил. — Он осторожно взял руку Хагена и подвёл его к стулу. — Давайте будем друзьями.