— Разрази вас гром! — взревел король, срывая тюрбан. Волна великолепных золотистых волос упала ему на плечи.

Этот львиный рык был слышен далеко. Многие вскочили с мест, уставившись на него, кое-кто пятился, иные, узнав государя, низко склонялись.

Епископ Хьюберт поспешил к Ричарду с чертежами, но король лишь мельком взглянул на пергамент. Хьюберт стал оправдываться: духота, усталость, нехватка умелых людей. Нанятые королем Филиппом плотники вообще отказались работать, сославшись на запрет своего повелителя участвовать в сооружении осадных башен англичан.

— Выходит, вы собрались торчать под стенами Акры за мой счет до второго пришествия? — громыхал Ричард.

Внезапно ему пришло в голову, как наладить работу.

— Сколько вам платит король Филипп за услуги? — он обернулся к собравшимся. — Два полновесных безанта в неделю? Что ж, клянусь славным именем предков, я буду платить четыре! И это касается каждого, кто захочет вступить в мои отряды. И я стану платить еженедельно, не откладывая ни на день, клянусь верой! Но я заставлю вас работать и воевать! И мы возьмем Акру, отвоюем Иерусалим и разобьем в пух и прах султана Саладина!

Он умел зажигать людей. И не щедрая плата, и не обещанные награды, а его решимость и сила воодушевляли тех, кто был с ним рядом. Работа закипела, и Ричард собственноручно тесал балки и вязал канаты для будущих грозных механизмов.

К вечеру поступили известия. Завершился конклав тамплиеров, на котором Робер де Сабле был избран Великим магистром.

«Что ж, одного сторонника на совете предводителей я уже имею», — улыбнулся Ричард, откинув со лба взмокшую прядь волос.

Кроме того, маршалом ордена, как и ожидалось, единогласно был утвержден его кузен Уильям де Шампер. Был также назначен новый сенешаль[128] ордена, которому вскоре надлежало отправиться на Кипр, дабы вступить в управление островом.

Еще одно известие принесла Ричарду сестра.

— Дражайший братец, — объявила Пиона, — я так и не сумела отговорить нашу добрую Беренгарию от намерения посетить патриарха Иерусалимского. Ей стало известно, что его святейшество Ираклий при смерти, и она намерена просить его благословения перед тем, как этот слуга Божий отойдет в мир иной. Но мне это не по душе. Ираклий опасно болен, и болезнь его заразна…

— Что-о?! — возмутился Ричард и напролом, расталкивая толпу, ринулся туда, где в лагере короля Гвидо виднелся потрепанный шатер патриарха.

«Проклятье! Я полагал, что позже выкрою время, чтобы побеседовать с этим священнослужителем, а тут еще и Беренгария… — размышлял он по пути. — Но ради всего святого — что ему от меня понадобилось? Почему Ираклий так настойчив? Ему бы сейчас полагалось больше заботиться о спасении души, чем о земных делах, тем более что грехов на совести у его святейшества, как поговаривают, накопилось изрядно».

Еще издали Ричард увидел короля Гвидо, пытающегося удержать Беренгарию у входа в шатер, и закричал:

— Остановитесь, мадам! Я настаиваю, чтобы вы немедленно удалились! И не смейте мне перечить!..

Но королева и не пыталась, пораженная обликом своего супруга. Ричард, всегда выглядевший как истинный рыцарь, блистательный, великолепный и властный, в эту минуту был весь в пыли и стружках, его всклокоченные волосы развевались, а на одежде проступали пятна пота. Однако и таким он оставался прирожденным повелителем.

Патриарх Ираклий, едва приоткрыв запавшие глаза, тотчас узнал английского Льва, хоть никогда и не видел его воочию. Лежащий на смертном одре последний епископ Иерусалима едва слышно прошелестел:

— Король Ричард! Ваше величество, как же я страшился умереть, не дав вам последнего напутствия!

«Обошелся бы я и без него!» — сердито подумал Ричард, с отвращением вдыхая миазмы, наполнявшие шатер больного, смешанные с дымом ладана и мирры из курильницы.

Ираклий, сделав нечеловеческое усилие, оторвал голову от подушки и простер руки к королю.

— Я должен сказать вам нечто важное, сир. Вы Плантагенет, и пусть я и был скверным христианином и еще худшим слугой церкви, но я всегда оставался другом вашего дома.

Ричард это знал: в свое время Ираклий просил его отца принять корону Священного Града, если тот возьмет на себя его защиту. Однако старый Генрих, отказавшись от трона в Святой земле, пожертвовал на его укрепление такую сумму, что ее хватило взошедшему на престол Гвидо де Лузиньяну, чтобы обновить вооружение и приобрести коней для своего войска… Которое он так бесславно погубил в той проклятой битве в пустыне… Но сейчас Ираклий заговорил о необходимости поддержать короля Гвидо, ибо тот один останется верен Ричарду в самых затруднительных обстоятельствах.

— Я и без того намеревался это сделать, ваше святейшество, — перебил Ричард, заметив, как трудно дается речь патриарху. — И главное сейчас не это, а то, что королевство христиан в Палестине еще предстоит отвоевать!

Ираклий приподнял безвольную руку, словно указывая на небеса.

— Учтите, сир, все они… Все эти предводители крестоносных ратей… Они не станут воевать с Саладином, если корона будет обещана тому, кто им неугоден. Вы скоро убедитесь, насколько наши силы разобщены и не готовы подчиняться единой воле. А Саладин могуч, его не так-то просто одолеть… Я долго думал, что же предпринять, чтобы прекратить вражду между крестоносцами, и нашел-таки выход. Лучше всего будет…

Он икнул, и Ричард увидел, как только что выпитая Ираклием вода струйками потекла из уголков его рта. И все же, преодолев отвращение, он низко наклонился над ложем умирающего, когда патриарх заговорил о своем плане…

Из шатра Ираклия король вышел задумчивым и присмиревшим. Подал руку поджидавшей его королеве и повел ее прочь, сообщив только, что патриарх Иерусалимский готовится к встрече с Творцом и к нему уже позвали монаха-исповедника.

Весть о кончине Ираклия разнеслась в тот же вечер. Ричард узнал об этом, обсуждая с приближенными план предстоящего штурма крепости. И тотчас велел присутствующим встать и прочитать молитву об упокоении души представшего перед лицом Господа его слуги.

Не вслушиваясь в слова молитвы, король подумал: «Ираклий крепился, словно не позволяя себе умереть, пока не увидится со мной. Но его советы — чистое золото. Да воссияет ему вечный свет в чертогах Всевышнего!»

В эту же ночь в лагерь крестоносцев, миновав двойное кольцо стражи, пробрались лазутчики Саладина и подожгли осадные машины короля Франции. Ричарду с утра доложили, в какой ярости был Филипп. В бешенстве он уверял, что всему виной Ричард Плантагенет, переманивший к себе на службу часть его людей. В результате у баллист и катапульт Капетинга практически не осталось охраны.

«Он просто ревнует», — подумал Ричард.