Нет доступа к нужным словам? Отлично, плевать! Мы будем задавать вопросы. Кружной путь.

Рядом со словом «Сухов» он дописал: «если человек взял фамилию и отчество матери – он здоров?» Отлично: блокировочки в его голове только что пропустили эту фразу, удалось обхитрить их. Не совсем ясно с «отчеством матери»; честно говоря, это какой-то абсурд, – проклятая смешинка опять сорвалась с его губ, – но сейчас не до жиру.

Отправил. Ночь. Но Сухову сейчас тоже не до жиру, должен проснуться. Следующее.

«Зачем сестре…» – набрал он и снова застыл. Завис. Хрень! Сирены уже звучат оглушительно, вон они, едут, это идут нас арестовывать, снова смешинка на губах. Срочно, обходной путь.

«Зачем сестре…» Кого? Тёмная зона в голове. Нет имён, нет самых простых обозначений. Какие-то непонятные слова: «Рокфеллер, царь, Крёз» пульсируют и вновь прячутся, а надо срочно поймать их. Хотя бы одно, любое…

Вот «Крёз», оно подойдёт. Дальше слово «работать» без сопротивления встаёт рядом, но потом… опять темнота.

– Кем? – бормочет он. – Кем работать? Как это называется, мать его?!

Скрипят тормоза, аж стонут, да за ним выслали целых две патрульные машины. И правильно! Ещё бы следовало и вертолёт. Он хихикает, его секунды на исходе. Он обязан успеть переслать Сухову хотя бы то, что сможет, хотя бы то, что получится. Смотрит на сверкающий чистотой «Макдоналдс», бубнит:

– Консуматоры хреновы…

И вспоминает. Объявление о наборе персонала. Эвфемизмы, почему-то это слово от него не запрятали. Подойдёт! Он набирает, быстро, тыкая пальцами, потому что хлопают автомобильные дверцы, и клацают передёргиваемые затворы – да их целая толпа, явившихся за ним. Но он даже не поднимает на них головы, смотрит на свой телефон, на то, что получилось: «Зачем сестре Крёза работать клининг-менеджером?»

Наверное, пойдёт, должно сработать, хотя такой же абсурд. И отправляет сообщение. Он успел. И теперь надо положить телефон на землю, чтобы они видели. Ему не хочется схлопотать ещё одну пулю.

– Руки за голову! Лежать! Лечь…

«Зачем мне ложиться, когда я и так сижу?» – думает он и улыбается. Боли он не чувствует, вот только бы попить…

Бессонница. И осиротевший дом, и ты можешь только ходить из угла в угол и ждать рассвета. И ты можешь только тихонечко выть, потому что никто не слышит. И ты не знаешь, куда идти, куда бежать, какие пространства преодолеть, чтобы оказаться с ней рядом и забрать её. Ты можешь только стоять в её комнате, куда пришёл, как бездомный пёс, и нюхать запах, застрявший в её вещах, и тихонечко разговаривать с нею, но это единственная роскошь, которую ты можешь себе позволить, потому что если хоть капелька влаги появится на твоих глазах, ты вырежешь себе слёзные железы.

Сухов вышел в коридор и какое-то время стоял перед комнатой жены. Ванга предлагала приехать и побыть с ним, но он поблагодарил и отказался. Она звонила недавно, но Сухов не смог с ней особо разговаривать. Потом от неё пришло сообщение, что она тоже не спит и чтоб звонил в любой момент.

Он ответил: «Спи. Утром надо быть выспавшимися». Зачем? Зачем быть выспавшимися? Всё ещё верим в заклинания: придёт утро, и мы будем знать, что делать?!

Усталое раздражение сверкнуло глухой белой яростью, но Сухов отстранил от себя и то, и другое. Лишь только закапал в воспалённые глаза. И открыл комнату жены. Шагнул, чуть удивлённо и странно озираясь, словно за всё это время оказался здесь впервые. И ещё не слышал тишины и пустынности, царивших в этой комнате.

Компьютер был здесь, в темноте. Почему-то очень не захотелось включать свет. Сухов смотрел на старый спящий монитор и чуть слышно прошептал:

– Привет.

Но разговаривать с женой, с её призраками, он сейчас себе тоже не позволил. Включил компьютер, по монитору в уголке побежали цифры. Это будет долго, пока он проснётся; совсем недавно все компьютеры работали так.

В Ватсап снова пришло сообщение. Видимо, Ванга, уж лучше бы ей сейчас оставить его в покое. Сухов открыл сообщения. Два, и оба оказались от Форели. Воспалённые глаза Сухова застыли, и тут же заныло сердце. Каким же он оказался мерзким трусливым ублюдком! И совсем от пьянства крыша поехала, не спит, пьёт от стыда, и шлёт всякое говно: «Сухов, если человек взял фамилию/отчество матери он здоров?» – гласило первое. Второе было совсем уж охеревшей мерзостью: «Зачем сестре Крёза работать клиниг-менеджером?»

– Сука ты подлая, просто тварь, – произнёс Сухов. И не стал разбивать телефон об стену. Положил рядом. И хоть эта белая молния гнева чуть не удушила его, всё-таки позволить себе такую роскошь, как ярость, сегодня он не мог.

Компьютер его жены включился. Сухов долго смотрел на мерцающий монитор. Прошло, оказывается, десять лет, и мониторы больше не мерцают.

– Это ведь отчаяние? – шёпотом спросил себя Сухов.

Кем бы он ни был – всезнающим свихнувшимся гуру-хакером, полагающим себя ботом, алгоритмом, искусственным интеллектом или кем-то ещё (не важно!), он был здесь.

– Не важно, – так же шёпотом сказал Сухов. Прошло десять лет, и в этой комнате, оказывается, жила тьма, и он блуждал по ней, потому что боялся выйти. И увидеть вещи такими, какие они есть.

Большим и указательным пальцами левой руки Сухов протёр воспалённые глаза, затем положил руки на клавиатуру. Всё ещё верим в заклинания?

Сухов набрал: «Мне нужна помощь».

– Форель, вы что себе ввели? – голос Простака плавает вокруг его головы. – Под каким вы препаратом?

«Чего так орать? – хмурится он. – Руку, вон, рученьку обработали, и на том спасибо. Пуля-то, оказывается, навылет прошла. Да и вообще, пустяки, царапина».

– Форель! Вы в курсе, чего натворили?! – а вот голос Умника звучит грозно. Да он у нас Иван Васильевич Грозный прямо, допрашивает Миколу Васильевича… Проклятые хиханьки да хаханьки опять срываются с его губ.

– Он ширнул себя чем-то, – говорит Простак. – Он в полном неадеквате.

– И что его пули не берут? – возражает Умник.

– Да ладно вам, – ухмыляется Форель. – Нет никаких супергероев. Нету! Это всё наркотики. Афобазол с кокаинчиком. И амфетаминчиком.

– Какой на хер афобазол? – возмущается Умник.

– Который вы для спецназа разработали, – хитро щурясь, заявляет Форель. – Я чего, по-вашему, такой тупой?

– Там повсюду ваша кровь и ваши следы, – устало вздыхает Простак. – И в вашем телефоне… Вы знаете, что вы совершили?

– Тю-тю-тю, лапочка, хватит умничать, – отмахивается Форель и глубокомысленно замечает: – Вы – Простак, а вот он – Умник. Вот и хорош умничать.

– Козёл он конченый, – говорит Умник, и на его лице почти брезгливость.

– Во-о, ещё один, – делится Форель, апеллируя к портрету на стене.

– Сейчас от него ничего не добиться, – Умник отворачивается. – Козёл обдолбанный.