Закончив, он сходил на лоджию за Елкой, застряв, даже два раза, в дверях, переломов не последовало, осыпалась лишь очередная партия хвои. Затем выяснилось, что елочка внизу слишком толстая и не влезает в подставку. «На крепкий сук — острый топор», — пошел на попятный мастер. Женщина наклонилась вперед, разглядывая проблему, платье спереди отвисло, мастер тотчас устремил на это неформальное декольте взор больших и проницательных глаз. «Гиттуш, дай припасть к твоей груди». Как-то они вдвоем посетили полунудистский пляж. Он сразу же все вокруг обошел и, вернувшись к жене, сообщил, что, по его мнению, «дела» у жены «обстоят неплохо», «уверенный партер» или «нижний ярус балкона» — это «не так уж мало». После следующей прогулки великий художник примчался тяжело дыша. «Радость моя, — пыхтел он, — ты на это посмотри». Мастер, видите ли, узрел обалденную негритянку, сидящую у стойки бара под открытым небом (!): «Друг мой, с вашу голову! Но если бы голова была упругой!» Стройная дамочка пошла посмотреть на негритянское чудо, но когда вернулась, сказала: «Не нашла». — «Да не так уж важно», — сказал мастер с песочного ложа, не открывая глаз.

Он изволил терзать, мять елочку, чудо еще, что на ней сохранилась вечнозеленая хвоя. «Ну и елка, ну и заморыш», — сказал он наконец торжествующе, и женщина не возражала. Природа — несмотря на предобеденные потуги — праздничный наряд не надела. Шторами служили большие, инертные снеговые тучи.

«Знаете, друг мой, когда я вышел на кухню за дочкой, чтобы «под звон ангельского колокольчика» начать праздник, и наступил на отскочившую плитку пола, меня внезапно осенило: Рождество уже давно пришло». Может быть, невнимательность проявил, или выкрутасы времени, точнее праздника, тому виной, но факт остается фактом: он давным-давно жил в Рождестве. «Гиттуш! — крикнул он в комнату, а сам наклонился, чтобы поправить отскочившую плитку, — Гиттуш, Рождество наступило!» Но поскольку женщина не могла проследить ход его мысли, то решила, что над ней издеваются, и ответила соответственно. Мастер, раскиснув от окружающего непонимания, демонтировал Миточку с Горшка, нашептывая на ушко малышке, «обрисовывал ситуацию в общих чертах», упоминая, что Рождество — неисчерпаемый источник поэтических произведений; сколько всего приходится на этот день! маленький Иисус раздает детям подарки, несмотря на то что за предшествующие недели на них нагнали страху Санта-Клаус, а также Чертик, и пока милая мама развешивает сокровища из своей кладовой: круглые вафли, грецкие орехи, яблоки и т. д.; под окном раздаются колядки — Мастер тоже в них участвовал, правда, не пошел дальше роли Третьего Пастуха От одной католической семьи ходили к другой. Однажды, когда он, как полагалось по роли, гаркнул: маленькийисусродилсярадостьнам — и, топнув ногой, выступил вперед, то почувствовал, что пол под ним проседает и вот-вот провалится. «Паркет периодически подрагивал». Это еще было полбеды, потому что компанией они были дисциплинированной, если бы взрослые, которые в возбуждении стояли вокруг, не стали притворяться, будто ничего не случилось. «Ни слова не говоря, замахали руками, подбадривая, ничего, мол, не случилось, спокойно продолжайте… Да какое, к лешему, ничего! Бедный маленький Иосиф (к сожалению, с тех пор эмигрировал в ФРГ; не поэтому. — Э.), как пьяный матрос, выписывал круги между святыми и маленькими волхвами и, покачнувшись, опрокинул Деву Марию!» При виде этого Эстерхази тонким мальчишеским голоском расх-хохотался! «Но как-то дотянули до конца. И всего помню лишь ужасную жару, но не из-за шубы — Третий Пастух без шубы — невообразимое дело! — а из-за лица. Я как пощечину получил». Что здесь ближе к истине, кто знает, но руки у молодого веснушчатого капеллана, видимо, чесались!

«Ну, малыш, — сказал мастер устало, поскольку пеленание в стоячем положении его измотало; чего нельзя сказать о жертве: недостаточная заправленностъ привела к совершенной сырости, — ну, вот, сейчас прозвонит ангелочек, точнее, твоя мама по его поручению, и мы войдем». Отец и дочь ждали в невыносимой вони, отнюдь не рождественской: Горшок остался на табуретке. «Ангел звонить», — сказала девчушка. «Я как раз сейчас говорил Миточке, — изволил он проорать в комнату, — что если зазвонит, Гиттушка, если зазвонит! Ангел, то мы войдем». — «Ладно, ладно». Он изволил прийти в настоящее изумление.

«Колокольчик», — просияло детское лицо, и они вступили в комнату. Молодая пара растроганно следила за малышкой, в чьих глазах отражалось множество свечей и брызгающих, мигающих бенгальских огней. «А теперь помолимся». — «Помо, помо, — сказала Миточка. — Папка на корточки, мамка на корточки» — в том смысле что встаньте на колени. И правда. «Отче наш, сущий на небесах, да святится Имя Твое, да при-идет царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого».

«Елка», — показала Казмер Митович на елку, после того как наспех осмотрела кукол рит, большого мишку и голопузых львят. «Безупречная аргументация», — подумал он и, подхватив крохотное создание, стал кружиться, вращаться с ним до небес. А после того, как поставил на пол и оба еще неуверенно ступали от головокружения, малышка взяла в измазанную пухлую ручонку хвоинку. «Папка! Папулечка, — посмотрела она умоляюще на отца, — назад!» — и потянула иголку к елке. Мастер беспомощно погладил золотую головку: «Не сердись». Без сомнения, каждый год в доме все от мала до велика отправляются, хорошенько обувшись, утоптать скрипящий снег на дорожке к Божьему храму; у малышей глаза слипаются от усталости, но ни за что на свете они не пропустят случая поблагодарить маленького Иисуса за подарки и выпустить в церкви пойманного исключительно для этой цели воробья. Чудесная идиллическая картина, которая настолько же наивна, как и возвышенна.

Э-хе-хе, скрипящий снег! Но где снега былых времен?[119]Ну конечно, они изволили «заполнить время» по дороге к крошечному кафедральному собору разговорами о преимуществах Рождества — что поделаешь: праздник каждый год приходится подстраивать под данные погодные условия. Главное, что церковь изнутри такая же, как обычно; точка опоры. По пути встретились с братьями и отцом. У матери мастера все еще болела нога, да и вообще святая женщина чуточку брезгливо относится к скопищам людей. «Это так турбулентно, сынок». Мужчины топтались перед церковью, роясь вокруг Фрау Гитти, господин Дьердь непочтительно шлепнул ее по спине, господин Марци и т. д. Седовласый корреспондент газеты выражал беспокойство. «Знаете, друг мой, упомянутое лицо можно упрекнуть в том или ином, не будем выделять курсивом, в чем, друг мой, но святы две вещи: он непревзойден в том, как морщит лоб и беспокоится». Такому беспокойству следует обучать. «Дети, наверное, следует войти, тогда бы и места достались». — «Не волнуйся, батя», — произнес господин Дьердь с нажимом.

В конце концов места достались всем, только мастеру и господину Марци стоячие. Народу пришло много, охарактеризуем плотность толпы так: во время демонстрации тела Господня невозможно было стать на колени. Любезный брат, взяв под руку, поддерживал его почти с материнской нежностью, и пока он стоял в море правоверных католиков, горло у него сжалось было от чувства единения (для которого у него были все шансы, ведь малейшая сутолока, незначительнейшая, роковая перемена ноги в результате самопроизвольного движения толпы, потому что достаточно открыться двери исповедальни, достаточно даже вздоха поглубже по поводу пропущенных исповедей — следующие за передвижением теснения, трения и протискивания были физическим выразителем чувства единения — «в 46-м, наверное, так было, в паре-тройке битком набитых общежитских комнат»; его очень привлекает это чувство, ощутить которое глубже всего можно на пляже — с какими светскими декорациями! — нужно сидеть на зеленой траве, ощущая усталость от известной игры в мяч, покрывал должно не хватать, вынуждая некоторых сидеть на траве, ему нужно молчать, да его и не должны спрашивать: будучи с ним едва знакомы, затем кому-нибудь нужно подтолкнуть к нему кружку со словами: «Держи, ива, хорошо играл», конечно нужно заранее разбираться в этой игре в мяч и вдарить так, чтобы тело стало липким от пота и рука, по той же причине, скользила по пузатому телу кружки), однако вместо всего этого — уж извините за каламбур — горло сжалось от одиночества, «взгляд и глаза раздвоились», он видел всех и вся, «и поводов у него было мало».