Пиво появлялось автоматически, лица раскраснелись, и у господина Арманда тоже. Настроение угрожающе поднялось. Мастер верил в то, что ужин — «стихийная биологическая сила» — соберет народ вместе, и тогда господин Арманд встанет, откашляется и чуть растроганно — как мы убедились, ему не чуждо подобное чувство и общественные задачи заставляют его выходить на поверхность, — произнесет Заключительную Речь, а именно: даст оценку результатам, сообщит статистику, самый лучший средний результат, самого результативного игрока (им станет мастер с 24 голами), ну, а затем объявит… Да, объявит, уходит или нет. Потому что в этом тоже была какая-то неясность.

Но мастеру пришлось жестоко разочароваться. На первом этапе в самом себе, затем в развитии событий. «Благородная последовательность». «Жрачка, господа», — прогремел господин Дьердь, на руке — тарелки жемчужным ожерельем. «Ишь ты, как настоящий официант!» — разинул он от удивления рот на брата. Он с особым трепетом относится к официантам. «Маринад, — мановением руки официант извлек серовато-белые тарелочки с маринованной паприкой и ассорти из овощей «чаламади». — Острый, что надо. Это команде от Голубки». — «Начинается», — он изволил потирать руки, потому что на запахи начали стекаться, возвращаться на места ребята. Он видел, как господин Арманд вынимает из наружного («!») кармана короткого (но нового) кожаного пиджака квадратик бумаги, разворачивает, разглаживает, складывает и откашливается.

Тарелки поступали с успокаивающей непрерывностью, ни о каком подманивании калачом, как это часто бывает, речи не шло, и с такой быстротой, что тому, перед кем кушанье уже стояло, был резон подождать остальных. Таким образом, установилась истинная гармония, потому что тому, перед кем ничего не было, тоже был резон подождать. Но и в эту гармонию, как и во всякую другую, была внесена сумятица.

Неожиданно послышались удары и сразу после этого визг бывшей одноклассницы господина Чучу («Знаете, прямо как в фильме, а это как будто синхронный звук») и еще хруст. «Как если бы порвалась одежда, только хуже. Или, скажем: если бы порвалась очень дорогая одежда».

Мастер, опираясь на предшествующий опыт, полагал, что среди щетины, вихляющих бедер, плоских, приподнятых грудей, туалетов с просмоленными стенами, мутных, желтых озер, поднимающихся над засорившимся водосливом, размазанных бровей, треснувших, кровоточащих губ, опутанных сетью жилок глазных яблок, кисловатого запаха изо рта и затхлой вони под мышками, закатившихся пуговиц от ширинки, никогда не застегивающихся молний и множества женских задов — всего этого реквизита гуманиста — чувствует себя как дома, но теперь, при виде лица лежащего на земле мужчины и второго, одни только его широкие плечи, из-под которых иногда мелькали нацеленные для пинка ноги и пинали же опущенное на землю лицо, не смог сдвинуться с места. А ведь его положение было самым выгодным. «Знаете, друг мой, мне было страшно. Такое лицо… а главное, хруст…» Господин Арманд оттолкнул стул и уже вырос на месте битвы, но в это время господин Дьердь вдруг — чудом освободившись от посуды — сгреб широкие плечи и, прямо как котенка, оттащил приземистого нападающего от жертвы; повернул к себе, при этом осторожно держа от себя подальше. «Не дури», — сказал человек саженного роста. «Нормальный парень-таксист, — сказал на более поздней стадии господин Дьердь, — домой меня бухого часто отвозил». «Да, но так бить ногами, — изволил он сказать с ужасом отвращения. «Знаешь, в чем тут дело. Кровь в голову ударила».

Сцена все еще тянулась; характерно, что полчаса спустя мастер заметил возле ботинка пуговицу средних размеров. Он поднял ее. «Пуговица от ширинки», — сказал он со скандальной откровенностью. «Цыпочке отдай», — сказал кто-то с ехидством. Он почтительно растянул маловажное событие, произнеся: «Реликвия. Пиф-паф» — и щелчком послал пуговицу куда-то. Что всякий может понимать как ему заблагорассудится. (Изощренное цитирование предложения Оттлика.)

На столе, за небольшим исключением, расположились куски мяса, которые остывали. Шницель, панированное мясо и картошка. «Самый лучший сорт толченой картошки». — «Принеси ты рис, Дьюрика, и я бы тебя убил!» — сказал Либеро. «Что есть». Господин Дьердь, так сказать, «недолюбливал» Либеро.

Тогда мастер, как он это обычно делает, даже в лучших ресторанах, схватил рукой картофелинку и засунул в рот. «Этикет — это я», — сказал он, опираясь на опыт прошлого, исторического прошлого. Но теперь была допущена большая ошибка. Как реакция на его движение страсти получили выход: ребята начали есть. «Может, подождем», — сделал попытку он. И, что самое фантастическое, в это время — явно не осознавая сам — потянулся за новой картофелиной, мало того, говорил это уже с набитым ртом.

Поднялась полная неразбериха. Кто-то уже не ел, кто-то еще не ел, кто-то только начинал. Либеро собирал кости для собаки. Молодой Полузащитник в шутку украл один из кусков мяса с тарелки господина Ичи, который этого не заметил, так что когда Молодой Полузащитник с набитым ртом спросил господина Ичи: «Достаточно?» — раздался громкий хохот. Господин Ичи, как всегда, был вежлив: он пригладил характерные, похожие на проволоку волосы: «Спасибо за вопрос. Как в количественном, так и качественном отношении…» — «Дурак». (Всем известный факт: «Вкусовые железы расположены у господина Ичи на пятках».)

Поскольку кое-где основная задача была выполнена, образовались небольшие группки беседующих. Мастер, похолодев, отметил, что вечер не только что начался, а уже перевалил за половину. После разговоров о том о сем он обнаружил, что рядом с ним шепчутся, конспираторски шепчутся. «О плане действий». Как им заявить, что если господину Арманду нельзя остаться тренером, то они уходят. «Как так уходим?» — задумался он. «Это чтобы попугать, — просветили его негромко, — надо просто засвидетельствовать, такой, мол, сякой Эжен». — «Но ведь это неправда», — сказал он ошарашенно. «Ну, не прямо так, — сказал Второй Связующий, — но, по сути, Арманд уходит из-за Эжена». — «Это правда». — «Серьезное это было поражение, друг мой. С одной стороны, перешептывания… Мы собирались в кучки, шепчась о правом деле, но никто не встал, чтобы за столом сказать об этом четко и ясно… А потом много разговоров не пошло ребятам на пользу. Они доступны пониманию в своих действиях: кто-то грубоват, например, кто-то тихоня, все по-разному. Но знаете, mon ami, выступать здесь с теориями!..»

Но, несмотря ни на что, его сердце на коротенький период переполнилось теплом, ведь все-таки это сомнительное собрание произошло именно вокруг него, чувствуется, значит, что он даже если и не такой, как все, но все же один из них. (Э-хе-хе, здесь его еще ждет сюрприз!) Начали они играть в щелчки; это требовало продвижения дел с выпивкой. «Знаете, дорогой мой, просунуть голову между двумя пивными бутылками, так, чтобы ни одна не упала, дело немалое».

Мастер подошел к господину Арманду, чтобы расставить наконец все по своим местам. Отвел измученного тренера в сторонку и стал тихо говорить: «Слушай, Арманд, оставайся». Разговор быстро подошел к концу. «Не будем об этом, Петер». Они смотрели друг на друга. Наверное, и остальным передалось это мгновение, но пиво все же убывало, играющие щелкали коробком. «Попробуйте. Держи их вместе». Мастер гневно махнул рукой. «Не будем об этом», — изволил он сказать на этот раз. Они продолжали стоять. Вопреки своему гневу они друг на друга не сердились: они друг друга знали. «Знаете, друг мой, мое дело, к счастью, маленькое: я играю!» Боже, до чего просто! — могу сказать я.