— В смысле, что это прямо-таки мешает тебе работать?

— Холодно — вот и все, — сказала Земайе.

Их взаимная неприязнь — притаившийся, крадущийся леопард.

— Я не люблю холод, — сказала Ифемелу. — Думаю, я бы заледенела, если выкрутить кондиционер до упора.

Дорис сморгнула. Вид у нее был не просто как у человека, которого предали, а изумленный от того, что ее предали.

— Что ж, ладно, можем включать и выключать в течение дня? Мне без кондиционера тяжело дышать, а окошки такие, блин, малюсенькие?

— Ладно, — сказала Ифемелу.

Земайе промолчала: повернулась к компьютеру, словно безразличная к этой маленькой победе, и Ифемелу безотчетно огорчилась. Она, между прочим, выбрала сторону, встала за Земайе, а та осталась безучастной, непроницаемой. Ифемелу задумалась, что она за штучка. Земайе ее интриговала.

Позднее Дорис с Земайе рассматривали фотографии, разложенные у Дорис на столе, — снимки крупной женщины в тесных растрепанных одеяниях, и тут Земайе сказала:

— Простите, меня прижало, — и ринулась к двери, а из-за пластики ее движений Ифемелу захотелось сбросить вес. Дорис тоже провожала ее взглядом.

— Тебя не бесит, когда говорят «меня прижало» или «мне надо облегчиться», а им нужно просто в уборную? — спросила Дорис.

Ифемелу рассмеялась.

— Ну!

— По-моему, «уборная» — это очень американское. Но есть же «туалет», «одно место», «дамская комната».

— «Дамская комната» мне никогда не нравилась. Мне нравится «туалет».

— И мне! — сказала Дорис. — А еще бесит же, когда люди употребляют «дай» в широком смысле! «Дай свет»!

— Знаешь, чего я не выношу? Когда люди говорят «приму» вместо «выпью». «Я приму вина. Я не принимаю пива».

— О господи, ну!

Когда Земайе вернулась, они смеялись, она глянула на Ифемелу все с той же зловещей бесстрастностью и сказала:

— Вы, народ, видимо, обсуждаете следующую сходку «бывалых».

— А это что? — спросила Ифемелу.

— Дорис постоянно о них говорит, но меня пригласить не может, потому что это исключительно для людей, приехавших из-за границы. — Если и была в тоне Земайе издевка — а должна была, — она скрыла ее под плоским тоном.

— Ой, да ладно. «Бывалые» — это типа такое старье? Не 1960-е же, — отозвалась Дорис. А затем обернулась к Ифемелу: — Я вообще-то собиралась тебе рассказать. Называется клуб «Нигерполитен», это просто компания, где все недавно вернулись, кто-то из Англии, но в основном из Штатов? Совсем междусобойчик, типа поделиться опытом и наладить связи? Ты верняк знаешь оттуда кого-то. Прям стопроц приходи?

— Да я с радостью.

Дорис встала и взялась за сумочку.

— Мне пора к тете Онену.

После ее ухода в кабинете стало тихо, Земайе набирала что-то на компьютере, Ифемелу копалась в интернете и размышляла, о чем думает Земайе.

Наконец Земайе сказала:

— Так вы, значит, та самая знаменитая американская блогерша по расовым вопросам. Когда тетя Онену нам рассказала, я не поняла.

— В смысле?

— Почему расовые вопросы?

— Я в Америке открыла для себя эту тему, и она меня увлекла.

— Хм-м, — пробормотала Земайе, словно сочла, что открыть для себя тему рас означает экзотически потакать своим причудам. — Тетя Онену говорила, что у вас бойфренд — черный американец и он скоро приедет?

Ифемелу удивилась. Тетя Онену спрашивала о ее личной жизни — с непринужденностью, но настойчиво, и Ифемелу скормила ей подложную историю с Блейном, решив, что в любом случае не дело начальства — совать нос в ее личную жизнь, а теперь, похоже, выяснялось, что ее личной жизнью поделились и с другими сотрудниками. Может, она слишком по-американски к этому относится — цепляется за неприкосновенность своего пространства просто из принципа. Какая разница, знает Земайе о Блейне или нет?

— Да. До следующего месяца должен приехать, — сказала она.

— Почему там все уголовники — одни только черные?

Ифемелу открыла рот — и закрыла его. Вот вам и пожалуйста: знаменитая блогерша по расовым вопросам — а слов-то и нету.

— Мне нравятся «Копы».[209] Я ради этого сериала себе цифровое спутниковое ТВ завела, — сказала Земайе. — И все уголовники — черные.

— Это все равно что сказать, будто каждый нигериец — 419-й, — выдала наконец Ифемелу. Прозвучало это слишком вяло, совсем не убедительно.

— Но это же правда, у всех у нас есть немножко 419 в крови! — Земайе улыбнулась, и в ее глазах впервые, кажется, мелькнуло настоящее веселье. А затем она добавила: — Простите-о. Я не хотела сказать, что ваш бойфренд — уголовник. Просто спросила.

На встречу «Нигерполитена» Ифемелу позвала с собой Раньинудо.

— У меня нет сил на твоих возвращенцев, я тебя умоляю, — сказала Раньинудо. — Кроме того, Ндуди наконец вернулся из своих поездок туда-сюда, и у нас вечером светская жизнь.

— Ну удачи тебе, ведьма, выбрала между мужиком и подругой.

— Да-о. Ты, что ли, на мне женишься? Меж тем я сказала Дону, что иду с тобой, так что, уж пожалуйста, не ходи никуда, где он может оказаться. — Раньинудо расхохоталась. Она все еще встречалась с Доном — ждала полного подтверждения, что с Ндуди «серьезно», а к тому же надеялась, что Дон сначала успеет купить ей новую машину.

Встреча клуба «Нигерполитен»: группка людей, пьет шампанское из бумажных стаканчиков у бассейна дома в «Осборн-Эстейт», модная публика, вся сочится savoir fair,[210] у каждого — вынянченная псевдопричудливость: выкрашенное в рыжий афро, футболка с изображением Тома Санкары,[211] чрезмерные самодельные серьги — висячие произведения современного искусства. Голоса щетинились иностранными акцентами. «Приличного смузи в этом городе не найдешь!», «О боже, ты был на той конференции?», «Вот что нужно этой стране: активное гражданское общество». Ифемелу знала здесь кое-кого. Поболтала с Бисолой и Ягазие, у обеих естественные волосы, обе носили их в жгутах, нимб спиралей обрамлял лица. Поговорили о местных парикмахерских, где умелицы корпели и пыхтели, пытаясь расчесать естественные волосы, словно это некое чужеродное извержение, будто их собственные волосы не выглядели так же, прежде чем их оборола химия.