поворачивая вдруг в сторону под прямым углом, то опять возвращаясь. И еще я споткнулся о странную штуку. Я бы назвал ее прадедушкой лучемета — у нее тоже имелись дуло, кассетник, спусковой тумблер и еще кое-какие детали, но изготовлена она была, судя по виду и весу, из древесины. Впрочем, может, только частично.

Я подобрал ее, чтобы спросить у Лиалы — как всякий молодой разведчик, я гордился тем, что разбираюсь в марках оружия, и не мог потерпеть, чтобы имелось хоть что-то, мне незнакомое.

Поселок стал еще меньше, и вид у него был такой, будто его пытались снести, но на полдороге передумали.

Дом Лиалы стоял на месте, но тоже пострадал. В одной из стен была пробоина, здоровенный пролом, через который можно было войти.

Я, разумеется, кинулся к этому пролому, но меня строго окликнули. Я повернулся и увидел подходившего мужчину. Дуло его лучемета, потому что названия этой штуки я до сих пор не знаю, было нацелено на меня.

— Ты чей? — спросил он.

— Свой, — больше мне ничего не пришло в голову.

Из пролома выглянула женщина.

— Оставь его в покое! — закричала она. — Тут только что прошли наши цепью. Всех, кого можно было выловить, они выловили!

— Он мне не нравится, — заявил мужчина, — я покараулю его, а ты беги на пост.

— Говорю тебе, он не из них. Ты смотри, как он одет и что у него на шее.

— Но он и не наш.

— Ладно, хватит! Иди, незнакомец, куда идешь,— обратилась ко мне женщина, выбираясь из пролома.

— Благодарю тебя... — хотел было я начать уцелевшую в памяти с прошлой экспедиции формулу вежливости, но ей было не до меня. Она уже бежала к мужчине.

— Ты подписал Документ?

— Да.

— Сумасшедший...

Она опустилась на рыжую траву возле его ног, обутых в грубые сапоги.

— Как я тебя просила... как я тебя умоляла...

— Все подписали. У нас не было выбора.

— Я же на коленях перед тобой стояла...

— По-моему, тебе понравилась война, — жестко сказал мужчина. — Тебе очень понравилось ночью красться по чужим огородам и собирать незрелые ормаканы на развороченных грядках. Тебе понравились вечно голодные лица наших детей. Тебе понравилось, что наш дом наполовину разнесло!

— Но разве не было другого выхода?

— Не было. Вот, смотри, я принес тебе копию Документа. Тут все ясно сказано: «Стремление к техническому совершенству оказалось пагубно для нас, и из десяти ученых, занятых техническими проблемами, лишь двое улучшали ткацкие станки, плуги и повозки. Остальные создавали оружие. Этому пора положить конец. Если не удержать тех, кто стремится к техническому совершенству, в один ужасный день они придумают оружие, которым можно будет взорвать целый город».

— Это правда, — согласилась женщина, — все беды из-за них.

— Так о чем же ты споришь? Эти люди нам не нужны. Пусть уж лучше мы будем пахать землю теми же плугами, что и наши деды.

— Да, но чем же виноваты дети?..

— Разве ты хочешь стать матерью ребенка, который вырастет и погубит все живое?

— Нет! — воскликнула она. — Но я буду учить своих детей только добру, и они вырастут...

— Ты же знаешь, что это от тебя не зависит, — печально сказал мужчина. — Уж если ты родишь ребенка с техническими способностями, то они рано или поздно проявятся.

— Но ведь он может придумать что-то хорошее, доброе...

— Скажи, — ласково обратился к ней мужчина,— как по-твоему, кто придумал Документ и кто его подписал?

— Не знаю.

— Но ведь не один же человек его сочинил! И все в нашем краю идут подписывать его, все, понимаешь! Всем надоела война, и никто не хочет риска. Все согласны на то, чтобы дети несколько раз проходили проверку! Все согласны, что детей с агрессивными склонностями нужно приравнять к больным и лечить! Все готовы к тому, что если в семье случится несчастье и родится такой ребенок, надо отдать его под опеку государства!

— Сколько таких проверок будет? — безнадежно спросила женщина.

— В два года, в четыре, в шесть и в десять.

— И они будут жить, как в тюрьме?

— Ты имеешь в виду этих несчастных детей, способных неизвестно что наизобретать? Не знаю. Не думаю, чтобы это была тюрьма. Нам же сказали, что их будут лечить...

— Все это очень странно. А если их не успеют вылечить и они вырастут — что с ними сделают тогда?

— Откуда я знаю! — воскликнул мужчина. — Это, в конце концов, уже не наше дело. И когда это еще будет — через много-много лет! За это время обязательно что-нибудь придумают. А пока главное — жить в тишине и покое, строить дома и пахать огороды.

— Это они очень умно придумали, чтобы Документ подписывали отцы, — горько сказала женщина. — Ни одна мать вовек бы его не подписала.

— Не знаю. Знаю только, что я устал. Я не помню, когда мы последний раз собирались все вместе, с братьями и сестрами, и говорили о хорошем, и читали стихи... А ты — ты еще помнишь наизусть свои любимые стихи?

— Ничего я не помню... — опустив голову, ответила женщина, и они оба замолчали.

На меня они совершенно не обращали внимания, хотя я стоял довольно близко и не собирался уходить.

Но мужчина мог и вспомнить. Этого мне вовсе не хотелось. Я завернул за угол дома и попытался построить все то, что я сейчас услышал, в стройную систему. Прошлое Сентиментальной планеты понемногу начало проясняться.

Тут я увидел, что к дому подходят трое детей. Они тащили какие-то плетеные циновки вроде соломенных, одна из них была с обгоревшими краями. Двое младших мальчиков не обратили на меня никакого внимания и поднялись в дом по крыльцу. Старший ребенок, девочка лет двенадцати, опустила свою вязанку циновок на землю и посмотрела на меня удивленным взглядом.

Потом она отступила на несколько шагов, но взгляда не отвела.

Ее золотистые волосы были схвачены шнурком на затылке.

И она была очень похожа на Лиалу.

Мне стало страшно, ребята. Впервые в жизни я не знал, что делать дальше. Наши пути опять разминулись, и на этот раз непоправимо. Некоторое время мы смотрели друг на друга.

— Кто ты? — спросила она. — Ты —