Не так часто на Мост приезжали гости с востока (он все больше служил перевалочным пунктом для караванов, идущих с запада на восток, к Кораблю, а после – к горе Крым), и охранники на воротах удивились, когда посреди ночи внизу на каменистом склоне горы зажглись огни фар.

Ворота эти с виду были не такие грозные, как те, через которые на Мост можно было проехать из Пустоши. У тех клепанные железные створки крепились к двум столбам из поставленных одна на другую и залитых цементом машин, а вверху стояли два больших джипа без колес, в кабинах которых сидела вооруженная охрана. Здесь же столбы были из толстых бревен с гнездами для стрелков, а единственная створка – решетчатая. Над нею из двора за воротами торчала стрела самодельного подъемного крана, от которой вниз, к решетке, шел трос. Все это находилось на плоской вершине, окруженной частоколом заостренных бревен с накрученной поверху ржавой колючкой. За воротами был земляной двор, а потом начиналось бетонное полотно Моста, тянувшееся длинной плавной дугой вдаль, к обрывистому берегу – границе Донной пустыни.

Стояла глубокая ночь, но на Мосту еще горели редкие огни. Самые отчаянные гуляки просаживали последние монеты в притонах, борделях и кнайпах.

Охранники, протирая глаза, выпрямились в дощатых гнездах на верхушках сбитых из бревен толстых столбов и подняли ружья. Несколько людей, дремлющие на лавках за воротами, вскочили. Из стоящей прямо на земле железной будки в основании подъемного крана выбрался толстяк в одних штанах, закатанных до колен… впрочем, только правая была закатана, а левая – обрезана, ниже вместо нормальной человеческой плоти нога состояла из железа: рычаги, толстая пружина, шестерни в том месте, где начинается стопа, то есть узкий металлический брусок с рядом круглых отверстий. Тихо лязгая и поскрипывая, киборг, обычно выполнявший обязанности главного таможенника на другом конце Моста, но этой ночью дежуривший здесь, прошел к воротам и спросил, задрав голову:

– Кто едет?

– Караван какой-то, – ответили сверху. – Сейчас они поближе поднимутся, тогда разглядим.

– А вы дрыхли, значит?

– Не дрыхли! С чего ты взял?

– С того, что раньше их должны были увидеть, когда они еще по пустыне к горе подъезжали – фары ж и тогда светили у них!

Он плюнул и залязгал обратно в кабину за рубахой, на ходу сказав одному из охранников, стоявших внизу:

– К лебедке давай, Гангрена.

Гангрена – здоровенный малый со зверской рожей и огромными оттопыренными ушами – недовольно скривился, но зашагал к большому железному колесу на боку кабины, покачивая дубинкой.

Киборг, которого на Мосту все знали под прозвищем Пружина, зашел в кабину, не обращая внимания на маячившего за квадратным окошком Гангрену, натянул рубаху, нацепил ремень с кобурой, хлебнул из бутылки, стоящей на полу возле колченогой койки, и вышел обратно, под свет фар, полившийся из-из решетки.

Растолкав охранников, он подошел к ней и выглянул между прутьями.

И узнал «Панч» – головную машину каравана, который впустил на Мост через другие ворота много-много дней назад.

– А-а… – протянул Пружина, осклабившись. – Знакомые парни.

За «Панчем» стояли два мотофургона и мотоциклетка – назад к Мосту вернулось куда меньше машин, чем когда-то покинуло его. Дверца самохода открылась, на подножку выбрался коренастый круглолицый человек с нераскуренной трубкой в зубах.

– Атаман Макота! – позвал киборг.

– А ты кого ждал? – проворчал тот. – Открывай, запарились мы уже по этой пустыне ползать.

Из мотофургонов стали выбираться люди, они приседали и крутили руками, разминая суставы.

Сидящий в коляске мотоциклетки парень вскочил и крикнул:

– Открывайте клану атамана Макоты!

Охранники в гнездах – их там сидело по паре на каждом столбе – засмеялись.

– Ишь, какой шустрый, – ухмыльнулся Пружина. – Макота, это кто там у тебя?

– Помощник мой, – буркнул атаман.

– И сколько у вас людей в – ха! – клане? – Интонацией Пружина постарался выразить свое отношение к «клану», владеющему всего четырьмя машинами, и это ему вполне удалось.

– Двенадцать человек! – крикнул Дерюжка. – Три машины, одна мотоциклетка, одна цистерна… пустая уже вообще.

– То бишь бензинчик у нас покупать будете? – кивнул таможенник.

Макота нетерпеливо постукивал каблуком по подножке.

– У вас, у вас. Ты, слышь, намеренно злишь меня, железяка? Открывай уже, мы цельные сутки без остановки ехали!

– Три машины, мотоциклетка, двенадцать персон… – стал неторопливо считать киборг. – Богатый клан, однако, большой. Десять монет с тебя.

– Ладно, заплачу.

Пружина немного удивился – он помнил, как атаман торговался за каждый медяк, когда его караван въезжал на Мост. Что-то очень уж поспешно он сейчас принял назначенную цену… Но таможенник хотел спать и потому не придал этому особое значение. Повернулся и кивнул маявшемуся у лебедки Гангрене, который искоса, с большим интересом заглядывал сквозь окошко в кабину крана.

– Верти! – крикнул киборг.

Гангрена положил у ног дубинку устрашающих размеров, головка которой, покрытая затвердевшей смолой, была утыкана осколками стекла, гвоздями и острыми железяками, поплевал на ладони и взялся за рукоять, торчащую из лебедки.

Заскрипело, натянулся трос на стреле, часто защелкало колесо, через которое он уходил вниз, к воротам – и решетчатая створка медленно поползла между высокими штангами, приваренными к столбам по бокам от нее.

Макота спрыгнул с подножки и пошел впереди «Панча», который медленно покатил следом. За ним поехали мотофургоны с мотоциклеткой, но люди из каравана обратно в них не полезли, а направились в ворота на своих двоих и быстро разошлись по двору.

Решетка поднялась до предела, и Гангрена перестал крутить. Воровато покосившись на отвлекшегося киборга, он нырнул в будку, схватил с пола бутылку и жадно припал к ней. Не часто простому охраннику доводилось пить такой чистейший самогон, настоянный на травах, растущих в радиоактивном иле под Мостом! Гангрена, большой любитель выпивки, жадно урча, присел на корточки, чтобы не маячить в окне, потом вообще плюхнулся задом на пол, упершись в него отведенной за спину рукой, отклонился назад и задрал голову, вливая в себя пойло. Кадык на волосатой жилистой шее ходил вверх-вниз, он громко сглатывал, тонкая струйка самогона текла по подбородку и дальше, за шиворот. В голове зашумело, загудело. Он пил, не отрываясь. Гул стал сильнее, и когда охранник оторвался от горлышка, все вокруг поплыло. Страшно довольный собой, Гангрена бросил пустую бутылку под кровать и снова сел на корточки. Ухмыляясь, на четвереньках подобрался к двери и выставил в нее голову, вспомнив о том, что надо бы выскользнуть из будки незаметно для Пружины, а то гадский киборг сильно осерчает. Гангрене казалось, что сквозь шум в голове доносятся какие-то приглушенные звуки, но слишком невнятные, чтобы понять, что они значат.