Если б могла, она бы разрыдалась, если б умела, то учинила бы скандал, если б хотела, то смертельно обиделась бы. Вот только не получалось ни то, ни другое и ни третье. Ни к чему, бессмысленно и не за что.

А Ириен говорил и говорил, убеждая не столько Джасс, сколько самого себя. И наконец убедил.

– Кинем… монетку? – спросила женщина, пересиливая спазм в горле. – Выпадет руна – сделаем по-моему.

Кинули. Выпала «корона», и Альс стал одеваться. Предельно аккуратно, словно берег свежую, едва затянувшуюся рану. Рубашка, штаны, куртка, сапоги, перевязь. Быстро собрал мешок, разделив предварительно их совместную казну ровно пополам, отдавая дань лангерскому братству. Кивнул на прощание и вышел, плотно и осторожно прикрыв за собой дверь.

Еще можно было крикнуть вслед, даже не крикнуть, негромко сказать: «Вернись». Нет слуха чутче эльфийского. И вернулся бы, прибежал, обнял и попросил прощения… Возможно, даже молил бы о прощении.

И все стало бы как прежде? В том-то и дело, что нет.

Потому Джасс закусила до крови губу и столько, сколько смогла, глядела на туман за окном, проговаривая мысленно слова простого, но действенного заклинания, которому учат всех заклинательниц погоды в Ятсоунском храме на третьем году посвящения. Она не хотела, чтоб корабль Ириена в тумане напоролся на рифы. Что еще она могла для него сделать?

– Джасс… – тихонько позвал ее Пард из-за двери. – К тебе можно?

– Можно.

А оказалось, что уже почти вечер. Что туман рассеялся, с небес глядят ущербные луны и подмигивает золотой точкой маяк. А гиррема уже наверняка ушла за линию горизонта.

– Ты ничего не ела… – Голос у оньгъе такой виноватый-виноватый. – Я тебе лепешек принес. И молока.

– Я не пью молоко.

– Значит, дура. Бери и ешь.

Он сел на то самое место, где утром сидел Альс, и поставил между ними тарелку и кружку. Лепешки были ячменные, а молоко топленое, словно Пард специально выбирал самое невкусное из съестного. Но желудок злобным урчанием напомнил о своем существовании, так, словно и ведать ничего не ведал о разбитом сердце и застывших слезах.

– Ешь давай.

Пришлось подчиниться.

– Ты поплачь, если тяжко. Я сам бы поплакал, слово даю.

– Ну так чего ж? – улыбнулась бывшая хатами.

– Засмеют. Оньгъе за эльфом слезы льет, – хмыкнул Аннупард.

– Да, действительно, очень Смешно, – согласилась Джасс.

И заплакала, прижавшись лицом к его широкой груди.

– Вот всегда они такие, остроухие, – подозрительно хрипло сказал оньгъе, прижав ее к себе, поглаживая по волосам, как ребенка. – Навыдумывают страстей разных и бегут прочь. Им что за беда – жизнь долгая, сколько еще доведется пережить-перечувствовать. Мнят себе, что отболит, затянется коркой, а может, и вовсе рассосется. Нет, не у них, само собой. У тебя… у нас… Мы же для них кто? Низшая раса, пасынки цивилизации, недоросли. Забываем любовь и ненависть. Жизнь наша, как мельница водяная, все смелет в прах. Ушел, думая, что сделал тебе лучше.

– А может… он прав?..

– Дура девка, – уверенно заявил Пард. – С чего он прав? С того, что теперь вы, вместо того чтоб наплевать на пророков и без затей нарожать детишек-полукровок, будете бегать друг за дружкой по всему миру?

Оньгъе вытер шершавой от мозолей ладонью слезы с ее глаз, а заодно и нос.

– Ну ты, черноглазая, не побежишь.

– Почем знаешь?

– Знаю. А он побежит. Не сейчас и не через год, чуть позже, когда совсем невмоготу станет. Когда от тоски готов будет лезть в петлю. Все они такие, помянешь еще мое слово. Ты не смущайся, поплачь еще. Бабе это самое полезное будет.

Джасс плакала, а оньгъе бубнил и бубнил над ухом:

– Очень уж любят они попенять нам короткой жизнью, посетовать на то, что, умирая, мы оставляем их страдать, тосковать и мучиться еще целые века. А сколько горя привносят они в нашу коротенькую жизнь, никто не считает. Вот я уже пятнадцать лет с Альсом хожу, чего только не было: и жизнь друг дружке спасали, и раны перевязывали, да всякое было… И что, он спросил меня сейчас, как ему быть? Нет, конечно. Зачем? Я же всего лишь человек.

– Зачем ты мне все это говоришь? – спросила Джасс, в последний раз хлюпнув носом.

– Затем, чтоб ты не стала покорно принимать его выбор, пусть он хоть сто раз эльф. Мы-то с тобой знаем… – Пард хитро подмигнул. – Мы-то знаем, что любовь всегда сильнее рассудка. На то мы и люди. Мы, может быть, не такие дальновидные, как остроухое отродье, но мы терпеливые. И умеем надеяться.

И по здравом размышлении Джасс решила, что на этот раз оньгъе прав. Все еще шмыгая мокрым забитым носом, она откусила от лепешки и запила пресный жесткий ломтик ненавистным молоком. И сама не заметила, как умяла за обе щеки всю снедь без остатка.

– Так-то оно и лучше, верно? – повеселел Пард и, критически обозрев боевую подругу, добавил: – Ты сегодня к парням не выходи с такой распухшей рожей… прости, лицом. Они тебя жалеть начнут, всякий на свой лад. Потом неприятностей не оберемся.

Пард знал, о чем ведет речь, проведя вместе без малого пятнадцать лет. Лангеры – это тебе не наемный сброд, где никому доверять нельзя, это настоящая семья. Больше, чем родная кровь, сильнее, чем дружба. И дольше, чем жизнь. Пард заботливо уложил бывшую хатами в кровать. Укрыл и даже запечатлел отеческий поцелуй на лбу, щекотнув напоследок бородищей.

Не факт, что она сразу заснула, но и плакать от безнадежности больше не хотелось. Жизнь продолжалась. А ночью Джасс приснилось море, дождь и корабельная качка. Стена сплошной воды, словно из небесного кувшина боги лили влагу в земную чашу, твердо намереваясь заполнить ее до самых-самых краев. И у них, у богов, почти получилось. Море свирепело, дождь усиливался, и тому, кого уносила прочь от маргарских берегов добротная купеческая гиррема, хотелось раствориться в этом водяном узилище, лежать на самом дне, отгородившись от всех и вся холодными мутными потоками. Джасс не стала дивиться своим снам. То были Узы, самые настоящие Узы, о которых предпочитают молчать барды, о которых не слагают песен и баллад. Тончайшие, невидимые «ниточки», протянутые от одного существа к другому не только через моря и горы, но и через века и жизни. Не каждому дан такой дар, но те, кому даровано свыше это мучительное счастье, скорее издохнут самой страшной из смертей, чем откажутся от своей участи. Так-то вот.

Великая Пестрая Мать – Праматерь всех богов.

Каийя – богиня удачи-неудачи, слепая сестра Файлака.