— Кто это?

— Сам по себе Макфарленд никто. Но письмо — плохая новость: в нем будут конкретные обвинения. Большие шишки намекнули, что у них есть против вас скандальные улики.

— Ясно. И кто же их предоставил?

— Подумайте сами, мистер Шеперд. Вы же понимаете, что этого вам никто не скажет. Если бы мы рассказывали обвиняемым, кто написал на них донос, у нас бы не осталось осведомителей. И как бы мы тогда расследовали преступления?

— Так вы, значит, расследуете преступления. Что ж, это важно.

— Именно так. Наш долг — охранять граждан. Весьма рискованное занятие. Большинство даже не догадывается, до чего это опасно; их счастье. И ваше тоже, мистер Шеперд.

— Сложно сказать, мистер Майерс. Я вполне уютно себя чувствовал, пока вы не постучали в дверь.

Я встал, чтобы подбросить дров в огонь — кедровую доску, брызнувшую на пол дождем искр. Я затоптал угли; обошлось. Но Майерс, похоже, на меня рассердился.

— Коммунисты люди скрытные, — заявил он. — Они готовы на все, чтобы защитить советскую отчизну и посрамить ее врагов. — Он говорил как по учебнику и косился на книжные полки. Наверное, пытался прочесть надписи на корешках книг: Диккенс, Достоевский, Драйзер. У подозреваемых книги всегда расставлены по алфавиту. Но в этом скорее повинна миссис Браун.

— Никогда бы не подумал, — ответил я.

Я не двинулся с места, так и стоял у огня. Вот он, мой Джексон Морнард собственной персоной, явился со шляпой в руках и ледорубом под плащом. Я впустил его в дом, принес ему кофе. Как говаривал Лев, пришла беда откуда не ждали. Майерс повернулся ко мне лицом.

— Коммунисты ни во что ни ставят своих врагов. Это психологическое расстройство. Коммунисты не умеют логически мыслить.

— Вы полагаете? А я вот задумался над тем, что вы сказали об осведомителях, дескать, вам нельзя их раскрывать. Я полагал, что по конституции имею право познакомиться с выдвинутыми против меня обвинениями. Равно как и с обвинителем.

Майерс допил кофе и, закряхтев, наклонился, чтобы поставить чашку на стол. Я понял, что разговор подошел к концу.

— Когда я слышу подобные разговоры, — произнес он, — о конституционных правах, свободе слова и так далее, я поневоле думаю: «Ну и олух! Теперь я точно знаю, что передо мной коммунист». Умный понимает с полуслова, мистер Шеперд. Настоящий американец о таком и не заикнется.

2 НОЯБРЯ

Миссис Браун ушла пораньше, чтобы успеть проголосовать. Сообщила, что мой избирательный участок находится в школе по соседству — если, конечно, я возьму на себя труд пойти на выборы. Я пообещал, что к следующему туру непременно обзаведусь бюллетенем. У соседских детей сегодня выходной, и они на улице играют в снежки, строят крепости и лепят пучеглазых снеговиков. Тот, что в соседнем дворе, — вылитый агент Майерс, стоит себе, толстый, сутулый, с носом картошкой, в старой фетровой шляпе, которую я отдал Ромулу, и таращится в мое окно.

3 НОЯБРЯ

Она пришла в девять часов с почтой и свежими газетами, в один голос утверждавшими, что Дьюи победил на выборах; новость набрана самым крупным шрифтом. Бедняга Томми: со сложенной страницы грозно топорщились громадные усы щеточкой. Глаза миссис Браун сверкали. Она потопала ногами на пороге, точно в танце, отряхивая снег с ботинок, и развязала шарф. С Мексики не видел ее такой оживленной.

— У вас такой вид, словно вы съели на завтрак канарейку.

— Что правда, то правда, мистер Шеперд. Дьюи не победил. Включите радио.

Сперва были новости о воздушной доставке грузов в Берлин; бедолаги вот уже полгода живут в кольце блокады. На этот раз американские пилоты отвезли провизии больше обычного, тысячи тонн, и уголь, чтобы берлинцы не замерзли. Передавали интервью с военным летчиком, который заявил, что в следующем месяце немцам сбросят на парашютах конфеты и игрушки. «У детишек будут подарки от Санта-Клауса, хочет того Иосиф Сталин или нет», — поклялся он.

— Как вы себя чувствуете, мистер Шеперд? — вдруг спросила миссис Браун. Должно быть, вид у меня был нездоровый.

Я высморкался, чтобы не уронить достоинство. Я чуть не плакал, причем по самой нелепой причине, которую можно представить.

— Мне вспомнился мой бывший начальник, Лев Троцкий, — признался я. — Он бы очень обрадовался этой новости. Триумф сострадания над железной сталинской хваткой. Победили простые люди с конфетами и парашютами.

— И наши мальчики им в этом помогли, — добавила миссис Браун. Я согласился с ней; я был готов пуститься в пляс вместе с ней на пороге. От гордости за тебя, моя страна.

В половину десятого начались новости о выборах. Трумэна разбудили, подняли с постели в его доме в Миссури и сообщили, что ему, пожалуй, рановато искать себе другую работу. Он не провел всю ночь возле приемника, слушая новости с избирательных участков; демократы не снимали номер люкс в гостинице и не устраивали вечеринок в честь выборов. Не видели необходимости. И если сторонники Дьюи бурно отмечали будущую победу, то Гарри надел пижаму, съел бутерброд с ветчиной и лег спать пораньше.

Теперь же кандидаты наступали друг другу на пятки; во многих штатах еще не закончился подсчет голосов. Ближе к полудню Гарри вырвался на голову вперед. Мы не отходили от приемника.

Незадолго до полудня объявили, что победил Гарри Трумэн.

— Памятный день, мистер Шеперд. Сколько бы газетчики ни болтали, языком масла не собьешь. Жизнь все равно возьмет свое.

Я понял, что она хочет сказать. Землю окутал холод, но, как бы трудно ни приходилось, зима все равно пройдет. Я развел для нас огонь в камине. Сосед через дорогу сломал старый каретный сарай и свалил доски в кучу у тротуара.

Миссис Браун скатала «Вашингтон пост» в трубочку и помахала газетой в воздухе. Ее глаза озорно поблескивали.

— Вот вам на растопку, — проговорила она.

Недолго думая, мы побросали в огонь все газеты и журналы и грели руки на огне из громких лжепророчеств. Цветные журналы горели сине-зеленым пламенем. К вечеру дом так прогрелся, что миссис Браун сняла перчатки.

— Не сдавайтесь, — повторяла она. — Вам кажется, будто вы знаете, что надежды не осталось, но это не так, мистер Шеперд. Вам этого знать не дано.

10 ДЕКАБРЯ

ООН приняла Всеобщую декларацию по правам человека. Сегодня об этом сообщили по радио; даже репортеры отзывались об этом событии с уважением. Восемнадцать пунктов, определяющих, что все люди на свете рождаются равными, свободными, наделенными разумом, а значит, должны по-братски относиться к каждой живой душе. Наверно, миссис Браун права: никогда не знаешь, куда принесет тебя маленький плот надежды.

Пункт 18. Все люди имеют право на свободу мысли, совести, религии или вероисповедания.

Мистеру Гаррисону Шеперду

Авеню Монтфорд, 30