Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ашвилл, Северная Каролина
Дата: 13 декабря 1948 года
Уважаемый мистер Шеперд,
улики свидетельствуют, что начиная с 1930 года вы поддерживали тесные отношения с мистером Диего Ривейрой, который (-ые) проявлял (и) активный и неподдельный интерес к коммунистической партии. У нас также есть доказательства, что ваше имя появлялось в журналах «Лайф», «Лук», газетах «Эхо», «Стар уик», «Нью-Йорк пост», «Кингспорт ньюс», «Нью-Йорк таймс», «Еженедельное обозрение», «Чикаго таймс бук ревю», «Вашингтон пост», «Нэшнл ревю», «Канзас сити стар», «Мемфис стар», «Роли спектейтор», «Библиотечное обозрение», «Дейли уоркер», «Голливуд уик», «Рупор Ашвилла» в связи с заявлениями о свержении правительства Соединенных Штатов. Вышесказанное свидетельствует, что вы были или являетесь членом, активным сторонником или сочувствующим союзником коммунистической партии, в связи с чем навсегда лишаетесь права занимать государственные должности. Невыплаченные доли жалованья или пособия, если таковые были, переходят в собственность правительства.
С уважением,
Дж. Эдгар Гувер, начальник Федерального бюро расследований
«Роли спектейтор», 16 декабря 1948 года
Писатель-коммунист уволен за преступную деятельность
«Ассошиэйтед пресс»
Вашингтон, Колумбия. Писатель Гаррисон Шеперд, автор известных на всю страну романов о Мексике, на этой неделе был уволен с государственной службы по обвинению в антиамериканской деятельности. Житель Ашвилла работал в Госдепартаменте с 1943 года. Сфера его обязанностей неизвестна, но Мелвин К. Майерс, главный следователь по делу Шеперда, подтвердил, что тот мог иметь доступ к секретным сведениям. О преступлениях стало известно благодаря начавшемуся в прошлом году масштабному расследованию, касающемуся благонадежности государственных служащих, в результате которого были выявлены сотни случаев антиамериканской деятельности, но не шпионажа. Майерс привел этот факт в качестве доказательства того, что кампания помогает вычислить скрывающихся в рядах правительства потенциальных шпионов.
18 ДЕКАБРЯ
Газетчики, похоже, только и ждали, чтобы наброситься на меня. Не раньше, когда обо мне никто слыхом не слыхал, а именно сейчас. Миссис Браун уверена, что они просто завидуют.
— Такие пальцем не шевельнут, чтобы помочь ближнему; их хлебом не корми, дай бросить камень в того, кому, как им кажется, слишком везет. Это они почитают своей священной обязанностью. Чтобы уравнять несправедливость жизни.
— Они считают, что мне слишком везет?
Миссис Браун вздохнула.
— Мистер Шеперд, вы сотню раз об этом говорили. Разумеется, они не знают всей истории. Им кажется, что вы сидите себе дома, придумываете истории и гребете деньги лопатой, тогда как им приходится и в дождь, и в ведро отправляться беседовать с очередной миссис Смит с Шарлотт-стрит о конкурсе пирогов. Конечно, им досадно, что вам живется легче, чем им.
— Миссис Браун, неужели кому-то на свете живется легко?
— Я и сама хотела бы это знать.
26 ЯНВАРЯ 1949 ГОДА
Свидание. Первое в новом году. Интерес Томми, похоже, слабеет. Лежит на спине, выдыхая кольца дыма, и неотрывно смотрит в окно, точно птица, которая хочет вырваться из клетки. Вместо того чтобы любоваться мной. Я сижу в большом кресле, закутавшись в длинный вязаный шарф. Рождественский подарок миссис Браун. Если она проработает со мной подольше, я с головы до ног окажусь в теплой шерсти, как ягненок. Я подумывал достать перчатки, которые она подарила мне в прошлом году, и надеть их; в комнатке стоял лютый холод.
А может, мне только кажется, что Томми ко мне остыл. Что я знаю о чувствах зимой? Он устал, и это мне прекрасно известно. И расстроен. До сих пор не нашел работы в рекламе и остается коммивояжером от искусства; прошлую неделю, прежде чем приехать сюда, провел в Вашингтоне. Какие-то дела в Национальной галерее.
— В Вашингтоне, наверно, из-за инаугурации сплошная неразбериха.
— Неразбериха, — повторил он. — Ну и словечки у тебя. Моя бабушка говорила «неразбериха». Гарри Трумэн говорит «неразбериха». Кажется, об этом была его инаугурационная речь. «Дорогие сограждане, мы столкнулись с серьезной неразберихой».
— Вообще-то он говорил о том, что учение коммунистов ложно. Мы должны засучить рукава и разгромить его.
— Это та же неразбериха.
— Томми, это не смешно. По крайней мере, мне не весело. Я надеялся, что он сменит тему.
— Не расстраивайся. Бедняга, не возить тебе больше Уинслоу Гомера по поручению Госдепартамента. Зато твоя писанина — настоящая золотая жила.
— Хочешь сказать, поскольку у меня еще есть деньги, то нет проблем?
— Деньги помогают пережить времена, когда от тебя отвернулись все друзья, милый мой.
— Возможно.
Томми зачем-то пристально разглядывал свою ладонь.
— Кстати, киностудия разорвала со мной контракт. Без объяснения причин. Последнее время красный цвет действует на них, как на быка.
— Жуть! Не видать мне теперь Роберта Тейлора.
— Почему нет? Можно устроить. Если ты хочешь помочь ему дать показания против кого-то. Я слышал, за это платят большие деньги.
Холод в буквальном смысле заливал комнату. Сочился, точно вода, с подоконников. Мне вдруг померещилось, будто отель, как корабль, тонет в пучине, погружаясь в царство рыб.
— Знаешь что, Томми? Давай в следующем месяце встретимся у меня дома. Нет, правда, будет здорово. Я приготовлю lomo adobado[212]. Ты ведь никогда у меня не был.
Он поднял брови:
— Да, но что подумают соседи?
— Они подумают, что у меня есть друг. Что ко мне в кои-то веки пожаловал кто-то, кому плачу зарплату не я и не ФБР. Постоянно это слышу.
Том ничего не ответил. Перестал рассматривать ладонь и принялся заводить часы.
— Ты не устал от гостиниц?
— Если хочешь знать, я сыт ими по горло. Пошли в бар.
— Надо поужинать. Закажем суп из бычьих хвостов и «Хорлик»[213]. Это тебя подбодрит. А то что-то ты как выжатый лимон.
— Суп из бычьих хвостов и «Хорлик». Старик, да ты деревенщина.
— Ты хочешь сказать, что я старомоден? Прости. Ладно, пожалуй, мне пора.
Томми приподнялся на постели, спустил ноги в черных носках на пол и повернулся лицом ко мне.
— Прости меня, дружище, у меня просто голова пухнет. Устал от гостиниц. Сам понимаешь. Что это за мебель? Почему она вся в решетках? Меня это бесит. Такое ощущение, будто попал в тюрягу.