— Библия? А я никогда даже не видела Библии. У нас ее не печатают.

* * *

Торопясь на радостную встречу, Павел вел семью к низкой, полуушедшей в землю двери. Вглядывался в дом:

— Поразительно: тут все как было, такое же обветшалое, как много лет назад.

По преданию, это был дом богатого помещика Нащокина, друга Пушкина, и сам Александр Сергеевич любил бывать здесь и гостил у него.

Поднялись по скрипучей деревянной лестнице, прошли длинным полутемным коридором, в котором стоял густой запах кухни и затхлости. Маленькая и седая тетя Оля, сильно постаревшая, одетая в допотопное черное платье, с кружевной наколкой на голове, увидела Павла, всплеснула руками, кинулась к нему и зарыдала:

— Павлик, Павлик, выжил, уцелел! Бедный! Ведь не чаяли… Голубчик ты мой, любимый мой племянник…

По морщинистым щекам Павла тоже текли слезы. Старушка расцеловалась с Марией и повернулась к Лиле:

— А это Лилечка? Дай я тебя поцелую. Красавица какая — вся в родителей.

В дальнем углу длинной узкой комнаты, перегороженной пополам тяжелой занавесью, сгорбленный старик с седой бородой, в длинном черном еврейском лапсердаке, с ермолкой на голове быстро кланялся и читал молитвы. Тетя Оля заволновалась:

— Арон, Арон, да иди ты сюда, успеешь помолиться. Видишь, какие гости у нас — Павлик с Марией, и Лилечка с ними.

Старик плохо слышал, ей пришлось повторять. Положив последний поклон, он направился к ней:

— Оля, Оля, а где маца? Без мацы нельзя праздновать Пасху.

— Арон, я тебе уже говорила: мацу принесет Зина, она одна знает, где ее достать. Ты лучше посмотри, кто к нам пришел.

— Оля, Оля, но нужна маца.

— Арон, маца будет, я ведь сказала. Поздоровайся с Павликом, он недавно из лагеря.

— Из лагеря? Ах, да, да — из лагеря, — старик подошел к Бергам. — Барух Адонай, мазал тов, мазал тов, — пробормотал он поздравление по-еврейски. — Какая радость, какая радость, — и по очереди приложился к ним щетинистой бородой.

Мария передала тете Оле принесенные блюда. Старушка засуетилась:

— Ой, зачем ты все это — у нас же все есть: и селедочка под маринадом, и форшмак, и пирожки с мясом и капустой, и водка.

Дядя Арон следил за всем хозяйственным глазом, взял принесенную водку.

— Водка вся кошерная, — прокомментировал он и поставил бутылку на стол.

Из-за перегородки вышла немолодая женщина, ведя за собой за руку растерянного пожилого мужчину. Он шаркал ногами, пиджак на нем висел тряпкой, рот был заслюнявлен, галстук болтался на боку, а воротник рубашки выбился из-под ворота пиджака.

— Клара, Додик! — вскрикнул Павел и кинулся к ним: это была одна из дочерей стариков со своим мужем, они жили там, за перегородкой. — Клара, Додик! Как я рад вас видеть снова!

Клара заплакала на плече у Павла, растерянный Додик тоже всхлипывал.

Мария вполголоса объясняла Лиле:

— Это их старшая дочь, зубной врач. Она поздно вышла замуж за Додика, детей у них нет. Он очень хороший и добрый, но странный, не от мира сего. Если он переходит улицу, то за ним следит вся семья.

Один за другим стали входить гости. Дочка стариков Зина с мужем Соломоном принесли пачку мацы. Развернув ее, дядя Арон наконец успокоился.

Все гости первым делом кидались к Павлу: обнимали, радостно задавали вопросы, всхлипывали. Потом целовали Лилю, рассматривали ее, хвалили. Мария была так счастлива и горда — Лиля редко такой ее видела.

Последним, с широкой улыбкой на лице, в комнату стремительно вошел одетый в очень хороший костюм полный лысый мужчина. За ним шла красивая солидная дама. Они несли полные сумки с продуктами и бутылками. Мужчина весело крикнул:

— Ставьте прямо на стол — все кошерное!

— Сема! Авочка! — закричали все и, начиная с тети Оли, стали подходить к ним целоваться. Только Павел оставался в стороне, поглядывая на новоприбывших, и по щекам его опять текли слезы. Когда все перецеловались, подошел и он:

— Семка!

— Павлик! — и братья крепко обнялись, громко хлопая друг друга по спинам, и видно было, как спины тряслись от сдерживаемых рыданий. Так же радостно Павел обнимал и красивую даму:

— Авочка, Авочка!

Лиля за всем этим наблюдала с интересом, а за последней сценой даже с удивлением. Мария взяла ее за руку:

— Идем поздороваться. Это Семен Гинзбург, папин самый близкий друг и двоюродный брат. Он наш с тобой спаситель. Он министр строительства, и когда папу арестовали, а нас выгнали из квартиры, он делал для нас все. И с ним моя лучшая подруга Августа, Авочка, его жена.

Когда они подошли, Павел говорил Семену:

— Мне Маша все рассказала, спасибо тебе, дорогой.

— Да за что спасибо? Я ведь для тебя, для вас… это так естественно и просто. Вот именно. Мы с тобой обо всем поговорим, вы придете к нам домой, и мы наговоримся всласть. Вот именно — всласть. Авочка не может дождаться.

— А где сын ваш, мой дружок Алешка?

— Алешка? Он и слышать не хочет о еврейской Пасхе. Ему новая свобода ударила в голову, все пишет стихи о новой свободе.

— Так он все-таки стал поэтом? Авочка, это ты его направила?

— Я рада, что так произошло, но не уверена, что это исходило от меня. Ведь это ты повел его на встречу с детским поэтом Квитко, помнишь? С этого все и началось.

— Да, да, я вспоминаю — Лев Квитко. Как он теперь?

Августа и Мария опустили головы:

— Квитко расстреляли.

— Расстреляли такого замечательного детского поэта? За что?

— Павлик, мы тебе потом все расскажем. Он был членом Еврейского антифашистского комитета…

— Ну и что, что он был членом комитета? — Павел стоял растерянный. — А Соломон Михоэлс придет?

— Ох, Павлик, не придет он, не придет. Его убили.

— Убили Соломона Михоэлса, великого еврейского артиста? За что?

— Это была политическая казнь, он был председателем того комитета. Мы тебе потом расскажем…

Они не хотели омрачать праздник грустными подробностями. Семен кинулся целовать Марию:

— Вот она, моя спасительница!

— Какая же я тебе спасительница?

— А кто мне давление измерял? Вот именно.

— Так это был твой очередной фокус, чтобы незаметно класть мне в карман деньги. Сема, а это наша дочка Лиля, — она подвела к нему дочь.

Министр нерешительно обнял племянницу:

— Так вот вы какая, Лиля!

— Сема, говори ей «ты», — улыбнулась Мария.

— Только если и она станет называть меня на «ты». Будешь называть меня «дядя Сема» и на «ты»?