— Он сказал мне, что доспехи ему не нужны. Сказал, что, если он на моей стороне, смерть не может его настигнуть, потому что я победил смерть в Колдингхузе, и значит, рядом со мной смерть сама уже мертва. А еще он сказал, что на нашей стороне Бог, что наша война с Католической Лигой — война справедливая, и зачем ему металлические перчатки, ведь Бог, без сомнения, защитит своих слуг?

Но я не мог смотреть на Брора в этой куртке, с голыми руками и в сапогах со сношенными каблуками, поэтому сказал: «Брор, ты не сможешь сражаться в моей армии, если не наденешь доспехи». Итак, ему выдали черные латы, каску, все тяжелое металлическое оснащение кавалериста, а также пару пистолетов и шпагу.

Король замолкает, и Вибеке вытирает пот с его лба.

— Если бы мы действительно были так сильны, как я думал! — восклицает Кристиан. — Но мой союзник Принц Кристиан Брунсвикский{109} был слабее, чем казался. Сам он умирал от червя, глодавшего его желудок, а у сотен его людей не хватало оружия, и им приходилось сражаться железными кольями. Его войско постоянно отставало, и моя армия сошлась с Генералом Тилли почти одна, без поддержки, Вибеке, почти одна!

Поскольку армии Тилли и Генерала Валленштейна{110} разделились, я думал, что сумею выиграть день, но Тилли каким-то образом узнал о численности моего войска и послал в тыл Валленштейна гонца с просьбой развернуть восемь тысяч его людей и направить их мне навстречу. Я не мог узнать об этом раньше, я узнал слишком поздно. Тогда я приказал своей армии развернуться и отступать в том направлении, где находился Брунсвик{111}. Но, несмотря на это, передовой отряд Тилли напал на мой арьергард, и нам пришлось отступать с боем. Я понимал, что рано или поздно мы будем вынуждены развернуться, чтобы лицом к лицу сойтись и с ними, и с подкреплением, посланным Валленштейном, и сражение это будет нешуточным.

Король снова замолкает. Он смотрит в лицо Вибеке, освещенное мягким светом свечи, затем устремляет взгляд во тьму.

Он продолжает:

— Я занял позицию рядом с деревней Люттер. У нас было два преимущества: высокая местность и лес, где я мог спрятать своих мушкетеров.

Тилли двинул на нас свое войско. Было 27 августа 1626 года, и все самые тяжкие испытания, которые выпали на мою долю, начались в этот день.

Вибеке смотрит на ровный свет свечи и ждет. Тело Короля так горит, что ночная рубашка прилипает к его груди. Вибеке замечает, что голос Кристиана становится сухим и прерывается, словно во рту у него не хватает слюны, а в легких воздуха. Неужели, думает она, он на этом остановится, неужели решит, что все же не может продолжать.

— Я знаю, — говорит она, — что в Люттере погибло много датских воинов…

— При Люттере мы потеряли Данию! — говорит Кристиан. — Все ее былое процветание, все былое к ней уважение. Там мы заплатили слишком высокую цену, слишком высокую…

— И Брор Брорсон был один тех, кто ее заплатил?

— Брор не должен был умереть! Наша пехота уступала в численности, я видел, как падали сотни и сотни наших копейщиков. Но Брор должен был остаться в живых, потому что наша кавалерия держалась в центре, и на левом фланге мы перестроили разорванные линии и дважды отразили атаку Тилли, на третий раз я крикнул своим, что мы должны выстоять, что кавалерия Тилли отступает…

Когда мы развернулись, чтобы ударить в третий раз, подо мной был убит конь. Ты представить себе не можешь, какая растерянность и ужас охватывают кавалериста, когда он оказывается на земле, какое чувство беспомощности и бессилия! Он знает, что погиб, если в разгар битвы по полю рядом с ним не промчится другая лошадь без всадника. Ведь сражения выигрывают энергичным движением, броском вперед, а кавалерист в тяжелых латах не в состоянии нормально двигаться и чувствует, что еще мгновение — и его насмерть затопчут.

Я крикнул, что мой конь пал… и что же я вижу… один всадник отделяется от передовой линии, подъезжает ко мне и спешивается. Шум сражения был столь ужасен, что я не сразу расслышал, что он сказал, и только когда он вложил в мои руки поводья, я понял, что он предлагает мне своего коня.

Это был Брор. Я сказал: «Я не возьму твоего коня, Брор! Не возьму!» Но он даже тогда… даже когда я увидел… как он исхудал… даже тогда он был силен, как всегда, мне показалось, что он сам поднял меня на коня, и через мгновение я схватил поводья, словно сидел на собственном коне…

— Уступив вам своего коня, Брор Брорсон сделал для своего Короля не больше, чем сделал бы любой другой, — говорит Вибеке, но Кристиана ее слова не утешают.

Он бьет себя кулаком в грудь.

— Прежде чем уехать, я велел Брору идти в сторону леса, взять мушкет какого-нибудь убитого солдата, но, обернувшись, увидел, что он стоит там, где я его оставил, и смотрит мне вслед. Я знал, что он чувствует… знал, что латы сковывают его и не позволяют ему убежать в безопасное место. И все же я не остался — не мог остаться! Я знал, что все зависит от моей кавалерии, должен был присоединиться к ней и повести в наступление.

Ряды наших воинов стойко держались. Я думал, что Брор не иначе как спас мне жизнь, что наша кавалерия сокрушит противника, и мы вернемся в Данию с победой в сердцах. И тогда я разыщу Брора! Как радовала меня эта мысль! Я искуплю свою вину за годы забвения, возьму Брора в Росенборг ходить за лошадьми, прикажу, чтобы ему отвели стол и квартиру и воздали по заслугам — как другу Короля.

Но, выезжая к долине, я увидел, что Тилли пустил в бой резервные части. Это не входило в мои расчеты. Солдаты шли стеной, им не было числа, или мне так казалось, и сокрушить эту стену у нас не было никакой возможности.

Когда их мушкетеры открыли огонь, я приказал отступать… Ничего другого не оставалось, поскольку я понял, что мы разбиты.

Внезапный разворот передних рядов расстроил задние, и многие кавалеристы вылетели из седел, а я проклинал себя за неумелое руководство сражением, ругал за то, что привел своих солдат в эту мясорубку, думал, что не будет мне за это прощения, да я его и не заслуживаю.

Мы мчались через долину, усеянную телами падших датчан, и я знал, что никогда не забуду этого позора и горя. Но мы не могли остановиться, чтобы их подобрать. Наши пушки были захвачены пехотой Тилли и стреляли нам вслед.

Мы скакали через Люттер на север. Вскоре я услышал пение и радостные крики солдат Тилли; эти звуки леденили мне сердце. Я не знал, скольких людей мы потеряли. Сознание собственного безумия — ведь я мог спокойно остаться в Дании, не ввязываться в Религиозные Войны, — ужас случившегося пронзили меня, как удар шпаги, и я весь похолодел.

Король снова замолкает. Вибеке понимает, что лихорадка Короля достигла критической точки. Он дрожит, его кожу покрывает липкий пот, и Вибеке пробует укутать его одеялом.

Но он вздрагивает и отбрасывает одеяло.