Огромным усилием воли Гудо удержал чашу. Более того, на его лице не выразилось никаких чувств, которые могли насторожить соседа по шатру.

– Пойду, посмотрю на ночное небо, – как можно мягче сказал Гудо. – Под звездами фруктовая вода пьется слаще.

Через некоторое время он вернулся с опустевшей чашей и попросил Даута:

– Жажда мучает меня. Налей еще этой дивной воды и поставь у моей лежанки.

На эту просьбу Даут дружелюбно широко улыбнулся и мигом исполнил ее.

– Что ты знаешь о Бриндизии, Даут?

Заслышав голос Сулейман-паши, Даут потеснил личных друзей и охрану старшего сына повелителя османов. Теперь он стоял лицом к лицу с тем, кого еще несколько дней назад опасался более всего под небесами Аллаха. И хотя трехдневное плавание по неспокойному морю отняло много сил у бывшего тайного пса Орхан-бея, и бледность все еще не сошла с его лица, Даут резво поклонился и тут же ответил:

– Прежде всего, это город-порт. Греки приписывали его основание Одиссею и его спутникам и называли этот город Брентесием. Римляне усмотрели в очертании бухты рога оленя и переиначили это греческое название в собственное – Брундизий, что и означает голова оленя. В римские времена это был огромный город со стотысячным населением. Это были главные ворота Рима в торговле с Востоком. Теперь это жалкий городишко, отдавший большую часть торговли порту Бари. Что еще?.. Ах, да! Здесь заключили перемирие Марк Антоний и Октавиан Август. Здесь умер великий римский поэт Вергилий. Здесь заканчивается знаменитая Аппиева дорога. Оканчивается двумя огромными мраморными колоннами. Дорога, ставшая символом могущества Рима… Что еще?..

Все ниже опуская голову и из этого неудобного положения наблюдая за тем, как темнее лицо одного из самых знатных вельмож Османского государства, Даут занервничал и понизил голос едва ли не до шепота.

– Почему не говоришь главное? – строго спросил Сулейман-паша.

– О чем мой повелитель? – едва не задохнулся от огорчения Даут.

– О том, что именно с этого проклятого города, с этой проклятой бухты отправились в земли Аллаха многие крестоносцы. Отсюда и сейчас отправляются толпы паломников, чтобы расползаясь скорпионами по Святой земле жалить правоверных мусульман ядом ненависти и лжи.

– Твои слова справедливы, мой повелитель. Я упустил это.

– Пошел прочь… – велел Сулейман-паша, едва не добавив слово «пес».

Без вздоха тенью скользнул Даут за главную мачту большого торгового корабля.

– В этом городишке пополним запасы свежей воды, может, что из пищи… И хорошенько осмотримся. Проверим, может, что затевают враги Аллаха? А это еще кто?

Сулейман-паша припал к борту. Вслед за ним на дубовый фальшборт навалились и его многочисленные сопровождающие.

– Эй, на корабле! Каков груз и курс?! – послышалось с воды.

– Это портовый сборщик подати, – тут же прояснил ситуацию капитан корабля.

Сулейман-паша равнодушно посмотрел на взмокшего от напряжения толстобрюхого капитана армянина из тревожной Киликии[267]и разрешающе махнул шелковым платком.

– На корабле специи. Перец, корица, гвоздика, имбирь. Часть товара грубые специи[268]. Держим курс на Венецию. Не приставая к берегу, хотели бы пополнить запасы воды и продуктов.

– Я должен осмотреть груз и тех, кто при нем! – уже ближе раздался голос с воды.

– Он сделает это быстро за пять грошей[269]. Лучше заплатить, – застыл в поклоне капитан.

Сулейман-паша опять разрешающе махнул платком и, зевнув, окликнул:

– Эй, Даут!

Тут же у его ног оказался проворный отцовский бывший тайный пес.

– Я здесь, мой повелитель!

Отвесив нижнюю губу, старший сын великого Орхан-бея поправил роскошный парчовый халат и тихо спросил:

– Как наш товар?

– По-прежнему… спит, как младенец.

– Хорошо. Но для большей убедительности облей-ка этого гяура вином.

– Слушаюсь, мой повелитель.

И Даут тут же скатился в трюм.

Здесь он присел у мешков с грубыми специями, на которых, широко раскинув руки, возлежал огромный мужчина в шелковых синих одеждах.

– Прости, Гудо, но я должен выполнить приказ этого… – Даут все же осмотрелся в пустом от посторонних людей трюме, и шепотом добавил: – Коршуна.

Сорвав с одного из глиняных кувшинов сургучово-свинцовую пробку, Даут со вздохом налил на лицо и шею «господина в синих одеждах» терпкого красного вина.

– Вот как оно все повернулось, мой друг Гудо, – грустно сказал «друг» Даут и уселся у ног спящего Шайтан-бея. – А могло ли быть иначе? Возможно. Но уцелела бы моя и твоя голова? Рабство все же лучше смерти. Хотя… Ты бы поспорил. Скоро солнце усядется в воды. А поутру мы отправимся на север в Венецию. Ты же хотел оказаться в этом городе? Там твоя женщина. Бывал я в этом городе на воде. И не однократно. И всегда содрогался от вида напыщенных и, в то же время, лукавых лиц венецианцев. Даже коварным и самомнительным византийцам далеко до этих обитателей грязной лагуны. Тебя обменяют на гарантии того, что Венеция будет препятствовать папе и рыцарям помочь Константинополю. Тогда легко можно будет захватить османам город святого Константина. У тебя выпытают все, что будет нужно дожу Венеции, а потом сторгуют тому же папе римскому. А я… А я… Эх!.. Я…

– Здесь… В этой половине трюма, как я и говорил, грубые специи, вино, и всякое, что необходимо в пути…

– Я все же взгляну, – послышались голоса в открытый люк.

– Прошу. Прошу! Здесь удобная лестница.

Вслед за капитаном корабля в трюм спустился дородный мужчина в одеждах городского муниципалитета. Не притрагиваясь ни к чему, портовый служащий застыл посреди трюма.

– Ах, да! – широко улыбнулся капитан.

В его руке звякнул кошель с монетами.

– А эти?

– От самого Кипра пьют, – состроил недовольную гримасу киликиец.

– Ладно, – взял деньги портовый служащий. – А что касается Венеции… То порты ее закрыты.

– Вот как? – взметнулись вверх густые армянские брови капитана.

– Это ненадолго. Похоронят дожа. И скоро выберут другого.

– Так значит великий дож Андреа Дандоло…