– Что там? – Хельв глянул на Избыта, которого послал с вала поглядеть на прибывших.

– А леший разберет, темно же! – тот махнул рукой. – Вроде голоса наши… Кони там!

– Тьфу! Каб вы… долго жили, пойми чего с вами!

Загремели запоры ворот, створки двинулись внутрь. Мирава прижала к себе Уневу, сама едва стоя на ногах.

Створки раздвинулись, в городец потекли всадники. В темноте казалось, их очень много, но луна и факелы давали слишком мало света, чтобы разобрать лица. Мирава утянула Уневу в тень у ближней избы; оттуда уже выбрались две женщины в наброшенных на плечи кожухах и в изумлении задавали вопросы, не понимая, сон это или явь, но Мирава не могла ничего им растолковать. Что тут растолкуешь? Мы гадали и вызвали из тьмы… кого?

– Как вы? Все ладно? – донеслось до них, и они обе вздрогнули, разом признав голос Ярдара. – Все живы?

– Воевода! – охнул Хельв, подтверждая их догадку. – Ты откуда? Как с того света…

– Так и есть. Вроде как с того света.

Унева отцепилась от Миравы и подалась вперед. Не удерживая ее, Мирава шла следом; она то следила за Уневой, то бросала взгляды на темные фигуры всадников. Если этот правда Ярдар, а не морок, то где-то рядом должен быть и Ольрад. Где же?

И не знала, хочет увидеть лицо мужа или нет. Что означает это ночное явление: живы ли их мужья и в самом деле вернулись домой или… или сон Уневы правдив, Ярдар умер и это вернулись мертвые, чтобы проститься с родным домом. Сердце шептало Мираве, что это так, и она с трепетом вглядывалась в каждое лицо, отчаянно желая, чтобы это оказался не Ольрад.

Из гущи темных фигур людей и коней раздался крик. Мирава протиснулась вперед. Возле лошади стоял Ярдар – она сразу его узнала, хотя отметила, что он какой-то не такой. А перед ним застыла Унева – порыв броситься к нему боролся с нерешительностью.

– Уневушка… – в растерянности пробормотал он. – Не бойся. Это я.

Унева метнулась вперед, обхватила его руками и прижалась к нему. Ярдар обнял ее погладил по голове.

– Без платка-то что выбежала… – проговорил он.

– Мне все равно, – глухо бормотала Унева, уткнувшись лицом ему в грудь. – Я поеду с тобой! Я не боюсь, не боюсь! Поедем! Я готова! Пусть месяц светит…

– Да куда поедем? – Ярдар ее не понимал, и лицо у него стало совершенно беспомощное. – Приехал я вот…

– Куда повезешь, туда и поедем! На поле! Где огонечки! Я пойду в тот дом. Пойду! Только чтобы с тобой вместе. Не оставляй меня больше, мне все равно без тебя не жизнь!

Ярдар не понимал, про какое поле и какой дом она ему толкует, а Унева была не в силах объяснить. Унева сомневалась, на каком свете они встретились, а Ярдар, судя по лицу, опасался, что молодая жена без него повредилась умом.

В это время кто-то обнял Мираву сзади. Чьи-то сильные руки обхватили ее и прижали, чье-то лицо уткнулось ей в макушку через платок.

Ей не требовалось оборачиваться, чтобы понять, кто это. И без того в одно мгновение все для нее прояснилось: это не сон, Ольрад вернулся, и он живой.

Глава 2

– Что ни ночь, как живого его вижу… Он весь в белом, в чистом, как всегда с виду, только печальный такой. И одной ноги у него нету. И говорит мне: ноги моей нету, как бы сыскать… А я будто говорю: сыщем твою ногу, ладушко, пойдем сейчас и сыщем… Ой, да вот он! Гляди, уже и днем явился.

Годома остановилась, не доходя до ворот шагов десять, держа перед собой пустое ведро. Мирава вздрогнула и глянула туда же, куда были устремлены глаза Годомы – на вал Тархан-городца, покрытый снегом. Чуть в стороне высился дуб на валу, хранитель городца, но ни под ним, ни на валу, ни перед валом Мирава никого не увидела.

Годома шла за водой на прорубь у мостков, и Мирава, наткнувшись на нее перед своей избой, пошла немного проводить. Та сразу принялась ей рассказывать, что муж, Твердила, всякую ночь является ей во сне. Что с ним сталось, жив ли он – никто из вернувшихся с Ярдаром не мог сказать. Может быть, он в плену, а может, на воле и просто отстал от своих, не сумел выйти к ним вовремя, и еще воротится. Но Годома, не в пример прочим женам в таком же положении, на другое утро сказала – нету его, во сне приходил. Одетая в белую «горевую сряду», как и прочие новые вдовы, она готовилась к проводам души.

– Твердилушка! – произнесла Годома, без страха, а только с жалостью глядя куда-то на вал. – Ты потерпи еще малость. Нынче будем вас провожать, и пойдет твоя душенька, накормленная-напоенная, провоженная-снаряженная, через мостик калиновый, дороженькой чужедальней…

На глазах ее опять заблестели слезы, голос надломился. Уже два дня в Тархан-городце не смолкали причитания. Мало сказать, что такого никогда не бывало – никто и подумать не мог, что придется лишиться половины дружины! За сто лет жизни в Тархан-городце не случалось таких кровопролитных сражений и таких больших потерь.

Как это могло произойти? Как поход, столь много обещавший, так быстро привел к безнадежному поражению? Еще по дороге уцелевшие тархановцы на каждом ночном привале толковали об этом у костров; придя в себя после битвы, в конце напоминавшей побоище, вспоминали, сравнивали, кто что видел.

– Улав смолянский слишком силен оказался, – рассказывал Ярдар после возвращения. – Мы ждали, что с ним одним дело иметь придется да с воями его, а при нем оказались еще из северных земель, из Хольмгарда русы и заморянцы. Мы их стяг видели, красный, а на нем ворон черный. У них и оружие, и выучка не чета каким чащобам…

– Половина в шлемах! – прохрипел простуженный Добровид.

– Черный ворон – это Олава из Хольмгарда стяг, – подтвердил Хельв. – Я его по тому еще лету помню, как они через нас на Итиль шли.

– А теперь к Улаву пришли! Одних северных было человек с полтысячи!

– Щит к щиту, глубина в десять рядов!

– Да стой! – вспомнил Избыт. – Ведь говорили, что северных перебили на Итиле всех! И Азар говорил, и волот тот, что у нас летом стоял.

– А синий их знает! – в досаде отвечал Ярдар. – Может, из Нави явились! А может, солгали хазары. Сказали только, что перебили их, а взабыль сами едва ноги унесли!

– Они налгали нам немало, –