Поскольку в гостиницу на мое имя поступали послания из двух французских посольств, рассыльные стали величать меня «господин принц», и, когда я попробовал возразить, что я не принц, а господин Амбруаз Воллар, они ответили с низким поклоном: «Ну конечно, ваше превосходительство».

Кухню фешенебельных итальянских отелей я упрекнул бы только в том, что она стремится быть скорее космополитичной, чем национальной. Когда я заказал суп по-итальянски, на меня посмотрели с удивлением. Даже в Неаполе я с большим трудом сумел получить традиционный рыбный суп. Один мой приятель рассказал мне об отеле, где шеф-повар готовил спагетти в присутствии клиента, и мой собеседник изобразил движения человека, обеими руками растягивающего нити. Но когда выяснилось, что этот шеф-повар, кроме того, носит огромные усы – они, конечно, украшают мужчину, но я не люблю видеть их на лицах поваров, – у меня исчезло желание оценить его кулинарное мастерство.

В посольстве Франции, расположенном возле Квиринала, граф и графиня де Шанбрен оказали мне прием, который навсегда останется в моей памяти. Я имел честь быть представленным там принцессе Марте Рюсполи, любезно согласившейся сопровождать меня в прогулке по Риму. Мы совершили ее в то волнующее время суток, когда уже опускаются сумерки. Я сохранил незабываемые воспоминания о посещении очень старой церкви с клиром, украшенным византийской мозаикой, которую ризничий был вынужден показывать нам при свете свечи. Форум (признаюсь в этом не без стыда) показался мне не очень интересным. Рядом с нами один турист объяснял своей жене, что именно здесь восставшие воины собирались казнить своего командира Аристида, по прозвищу Справедливый, когда крики капитолийских гусей насторожили охрану. Этот экскурс в историю не слишком меня удивил: недавно я прочел в какой-то русской газете, что один ученик ответил на экзамене, что Спарта – жена Сталина.

Я горел желанием увидеть в музее Капитолия скульптурную группу с волчицей, легендарной кормилицей Ромула и Рема. Само животное великолепно, но я был весьма разочарован обоими малышами, созданными, судя по манере исполнения, гораздо позже, чем кормящая их мать. И когда я машинально спросил вслух: «Почему к волчице сделали это не очень удачное дополнение?», услыхавший мои слова сторож простодушно ответил: «Начальник уже ушел, иначе мы спросили бы у него».

Внешний вид терм Каракаллы произвел на меня большое впечатление. Войти туда я не смог, потому что, когда я пришел, уже запирали входную дверь. Но швейцар заверил меня, что снаружи термы выглядят куда более красиво, чем изнутри.

Более всего поразила меня в Риме базилика Святого Петра. Рядом с ней чувствуешь себя буквально подавленным, но скорее величием самого места, нежели массой изумительного архитектурного творения. Благодаря впечатлению силы и величия вас не коробят снующие туда и сюда толпы туристов, которые ведут себя в святом месте так же, как в публичном музее, несмотря на то что во всех прилегающих часовнях служат мессы.

Если я обхожу молчанием музеи Рима, в частности ватиканский музей, то только потому, что об их сокровищах слишком много писалось. Однако я имел случай увидеть, как определенная часть публики приобщается к искусству. Я следовал за гидом, который сопровождал семью, состоявшую из отца, матери и двух взрослых дочерей. Они остановились перед скульптурной группой «Юпитер и Антиопа».

– Юпитер очень увлекся Антиопой, – объяснял гид. – Тогда ревнивый муж велел заточить ее в башне и взял себе в жены другую…

– А что же Юпитер? – перебила его женщина, обращаясь к супругу.

– Спроси у гида.

– Я не знаю, – ответил последний.

И это все, что было сказано о «Юпитере и Антиопе».

Мне очень хотелось побывать в Неаполе. После строго упорядоченного Рима стремишься к какому-то отдохновению, хочется поскорее увидеть женщин, одетых в переливающиеся разными цветами одежды, людей, беспечно прогуливающихся или спящих на ступенях старинных мраморных дворцов; наконец, я всей душой жаждал увидеть традиционного неаполитанского лаццарони[81]. Так вот, ничего подобного я не обнаружил. В Неаполе все работают; там больше нет лаццарони. Я не раз слышал самые хвалебные отзывы о мягкости и красоте Капри. Я сел на пароходик, курсирующий между Неаполем и островом; кстати, это была очаровательная поездка. Сойдя на берег Капри и заметив женщин, головы которых были покрыты большими разноцветными платками, я воскликнул:

– Наконец-то я вижу местный колорит!

Сопровождавший меня друг прервал мои восторги:

– Я их узнаю, это парижанки, которых я видел в Канне, где в этом году модно носить платки вместо шляпок.

* * *

Американцы не раз удивлялись, что я никогда не был в Соединенных Штатах, где у меня появилось много знакомых и где я мог рассчитывать на самый радушный прием. Один из таких симпатичных американских друзей даже заверил меня: «Когда вы сойдете с парохода в Нью-Йорке, вам надо только выкрикнуть мое имя, и два носильщика тотчас же подбегут к вам и отвезут к моему дому».

Я долго не решался пересечь Атлантический океан; это удивительно, тем более что Америка связана с воспоминаниями моего раннего детства. Однажды я увидел гравюру, на которой была изображена великолепная коляска, в которой, развалясь на подушках, сидел импозантный джентльмен в сером цилиндре. Из большого ящика, стоявшего перед ним, он доставал многочисленные игрушки и раздавал их детям, толпившимся вокруг экипажа. Гравюра называлась «Дядюшка из Америки».

– Разве у всех детей есть дяди в Америке? – спросил я у матери.

– Да, если они хорошо себя ведут.

Поскольку мой дядюшка слишком долго не появлялся, я думал про себя: «Возможно, он ждет меня там». Он возник передо мной лишь через полвека, в Париже, в облике моего коллеги господина Этьенна Биньу, который как-то сказал мне: «Я собираюсь устроить выставку Сезанна в нью-йоркской галерее; вы должны приехать туда и торжественно ее открыть».

Одна только мысль о подобном путешествии приводила меня в ужас, ведь я не в состоянии разобраться даже в железнодорожном маршруте, не говоря уже о том, что я совершенно не ориентируюсь в пространстве!.. Даже в собственной квартире, когда однажды ночью погас свет в коридоре, я попал в кухню, полагая, что это столовая, и мне стоило огромного труда разыскать дверь, через которую я туда вошел. «Ну что с вами может случиться? – сказал мне господин Биньу. – Я сам заберу вас на улице Мартиньяка и, можете не сомневаться, доставлю вас целым и невредимым к месту отправления». В общем, я уподобился картине, доставку которой страховая компания гарантирует «от двери к двери», и поддался на уговоры.

Как только я приехал в Америку, вечером того же дня меня повели на Бродвей. Именно там я увидел, что такое жизнь Нью-Йорка: почти вызывающее смешение красок, шумов и движений, лихорадочная суета толпы, затейливый танец световых реклам, сверкающих на всех фасадах. Глаза слепнут от смены различных цветов, барабанные перепонки разрываются от тысячи уличных криков, сирен, пожарных машин и машин «скорой помощи», издающих свои зловещие и нескончаемые сигналы, и вдруг я слышу женский голос, который грохочет из усилителя, установленного на крыше движущегося такси. Эти вопли, как мне объяснили, прославляют достоинства одного из кандидатов на пост президента США. И посреди всеобщей сутолоки – причем нигде не увидишь ни одного полицейского – движение безупречно регулируется при помощи зеленых и красных огней светофоров…