Мой друг Биньу повел меня в кино на фильм, где роль главной героини исполняла восхитительная актриса, обладающая прекрасным голосом. Я спросил, не будет ли эта лента показана в Париже.

– Но перед вами американская версия французского фильма, – услышал я в ответ.

– А это очаровательное создание тем не менее американская кинозвезда? – спросил я.

– Американская кинозвезда?.. Да ведь это Мистенгет!

Впрочем, меня удивляло все. На просмотре фильма под названием «Старые камни» я увидел архитектурные памятники несравненной красоты. Сидя в дальних рядах, я не мог прочитать титры, но мое восхищение было столь велико, что после сеанса я поинтересовался, какой стране принадлежат подобные сокровища. Мне ответили: «Это парижские церкви».

Я сидел в кафе вместе с молодым американцем, когда он вдруг сказал мне: «Подождите минутку» – и бросился к автомобилю, стоявшему возле тротуара. Кажется, между ним и человеком, который находился в автомобиле, завязалась оживленная беседа. Вернувшись, мой спутник сказал:

– Бедняге ужасно не повезло. Он уже дважды сидел в тюрьме.

И он сообщил мне самые интимные подробности из жизни бывшего заключенного.

– Он ваш друг детства?

– Нет, я вижу его впервые. На переднем сиденье автомобиля я заметил очень красивую собаку и пошел спросить, где он ее приобрел…

– Скажите мне… значит, вы неплохо знаете тех людей, с которыми сталкиваетесь изо дня в день?

– Отнюдь. Вы понимаете, когда люди хорошо знакомы друг с другом, они испытывают взаимную подозрительность и ничего о себе не рассказывают. Владелец собаки в Нью-Йорке только проездом, вот почему он поведал мне историю своей жизни.

Я никогда не забуду впечатляющую картину, которая открывается взору, когда вы приплываете в Нью-Йорк или покидаете его на пароходе и мимо вас, как на смотре, проходят все эти огромные каменные кубы, напоминающие об усилиях каких-то гигантов. Это действительно исполинский город. Приведу одно убедительное доказательство. Нью-Йорк имел тенденцию развиваться в определенном направлении; его экспансия была приостановлена по воле одного-единственного человека – господина Рокфеллера, ибо она препятствовала его замыслам. «Нет ничего проще, – сказал король нефти, – я покупаю землю в центре города и строю на ней дешевые высотные здания». Он так и поступил, и «экспансионистов» след простыл, словно их засосали мощные вентиляторы.

Я восхищался сказочным зрелищем, которое являет собой Рокфеллеровский центр, но американский друг, выступавший в роли моего гида, воскликнул:

– Подумаешь! Этим зданиям уже четыре года, сегодня наверняка построили бы что-нибудь более современное.

Одна вещь возбуждала мое любопытство – подзорная труба, которую мой спутник носил на ремне за спиной. Вдруг он остановился и принялся изучать окна ближайшего дома.

– А! Моя машина готова, я вижу ее номер. – И он передал мне подзорную трубу; в одном из окон на пятьдесят четвертом этаже я заметил магазин автомобилей, где и была выставлена машина.

Мое внимание привлек небоскреб, возвышавшийся над всеми остальными.

– Я хотел бы подняться на самый верх, – сказал я своему гиду. – В этом здании, наверное, этажей сто пятьдесят?

– Самый высокий дом Нью-Йорка, – признался он, – насчитывает всего восемьдесят два этажа, и, похоже, никто не собирается возводить более высокие строения.

– Сколько нужно времени, чтобы забраться на такую высоту? – поинтересовался я.

– Секунда на этаж, но инженеры утверждают, что впоследствии длительность подъема сократится.

Когда мы возвращались в порт, мой спутник спросил:

– Не правда ли, захватывающая картина – лес небоскребов?

– Да, от этого у меня слегка сосет под ложечкой, нечто подобное я испытываю, когда вижу перед собой гигантское дерево.

– Интересно, сколько может стоить самое высокое дерево в мире?

– Господи! Не знаю… возможно, около тысячи долларов, – ответил я.

– И вы, мсье, осмеливаетесь сравнивать дерево стоимостью около тысячи долларов с домом, который обошелся более чем в пятьдесят миллионов!

– Но все-таки, когда перед вами гигантские деревья, неужели вы не любуетесь ими?

– Боже мой, мсье, я не имею дела с деревьями… Это бизнес торговца лесом…

Я мечтал подняться на последний этаж самого высокого «билдинга», чтобы позднее похвалиться перед друзьями, но человек, который отвечал за мою безопасность, всякий раз откладывал осуществление этой фантазии.

– Ну что ж, – сказал наконец мой опекун накануне моего отъезда, – теперь можете подниматься, куда вам заблагорассудится.

– О! И почему это стало возможно только сегодня?

– Да потому, что вы закончили читать лекции.

Я вопросительно посмотрел на него, не понимая, какая связь между лекцией и подъемом на небоскреб, поэтому он продолжил:

– На днях у одного пожилого господина, когда он поднимался в лифте, остановилось сердце.

– А что происходит, если останавливается сердце? – спросил я наивно.

– Как – что? Человек умирает. Вы теперь видите, ради предосторожности следовало подождать, когда вы завершите свою программу.

Что ошеломляет в Америке, так это демонстрация самых редких произведений искусства в помещениях, отмеченных печатью весьма странного вкуса; например, в доме, где я побывал, каждая комната была обставлена в своем стиле: готика, ампир, ренессанс и т. д. и т. п. А за поворотом лестницы вы вдруг обнаруживали прекраснейшую картину Ренуара…

В этой необычной манере показа следовало упрекать отнюдь не доктора Барнса, собравшего коллекцию из сотни картин Сезанна и двухсот работ Ренуара. Все касающееся хранения этих сокровищ им было предусмотрено, в частности то, о чем до сих пор не позаботился ни один музей, ни французский, ни зарубежный; я имею в виду систему отопления, благодаря которой повсюду поддерживается одинаковая температура воздуха. Стоит побывать в Америке только ради того, чтобы посетить музей Барнса. Но лучше всего садиться на пароход, имея в кармане разрешение мецената, не признающего авторитетов, что однажды испытал на себе директор одного музея, отклонивший когда-то «сезаннов» и «ренуаров», предложенных Барнсом. Говорят, самой миссис Р. было отказано в посещении фонда Барнса из-за того, что она – тогда, когда это было достойно похвалы, – не заявила о своей вере в Ренуара, Сезанна и других модернистов. Нетрудно представить, с каким усердием люди стремились попасть туда, ведь посещение музея Барнса служило своеобразным аттестатом хорошего вкуса. За два дня до моей лекции в фонде я услышал, как господин Биньу спросил по телефону у любителя из Детройта, не собирается ли он приехать в Нью-Йорк.

– В ближайшие два-три месяца это невозможно, – ответили на другом конце провода.