В то время вследствие девальвации марки шестиэтажные дома предлагались за цену, не превышавшую двадцати пяти тысяч французских франков. Я присутствовал при заключении подобной сделки. Одна дама ждала омнибус для своего багажа.

– Как хорошо в Висбадене! – сказала она. – Было бы чудесно иметь здесь дом.

– Какой квартал предпочитает мадам? – спросил у нее портье.

– Ой, вы знаете, через пару часов я уезжаю.

– Этого более чем достаточно. – И человек показал пальцем на афишу, где предлагалось несколько вилл. – Вот вам целая партия домов на выбор…

Дама с удивлением посмотрела на портье, но тот уже снял телефонную трубку и, сказав что-то по-немецки, сообщил даме:

– Управляющий домами будет здесь не позднее чем через пять минут, а нотариуса предупредили, чтобы он не уходил из своей конторы.

Дама не успела опомниться от изумления, как подъехал на автомобиле управляющий, посадил рядом с собой свою будущую клиентку, и, осмотрев снаружи несколько домов, так как время ее поджимало, она выбрала наиболее ей приглянувшийся. Поскольку до отъезда она собиралась еще позавтракать, нотариус лично приехал в гостиницу и, пристроившись за соседним столиком, составил нотариальный акт. Он уведомил покупательницу, что, согласно закону, должен огласить ей документ, хотя она и не знает немецкого языка. Акт был уже дочитан почти до конца, когда министерский чиновник заметил, что его клиентка вышла на балкон, расположенный в столовой.

– Нам придется начинать все сначала. Закон запрещает покупателю выходить хотя бы на минуту из комнаты во время чтения акта.

К счастью, присутствующие заметили, что балкон крытый, и это спасло положение.

Потрясающая чистота Висбадена часто воскрешает в моей памяти Голландию, которая славится своей аккуратностью, где – я слышал подобные рассказы в детстве – у ослов и собак укрепляют под хвостами маленькие корзинки. Когда я сам отправился в Голландию около 1897 года, организовав в своей галерее на улице Лаффит первую большую выставку Ван Гога, я не увидел ни ослов, ни собак с корзинами, но не увидел и помета на улицах.

В ходе этой поездки я познакомился с обаятельным голландским художником Торопом, который прислал мне когда-то литографическую пластину для моего альбома художников-граверов. Я был поражен особой манерой его рисунка, и любопытная стилизация художника стала более понятной для меня, когда я узнал, что среди его голландских предков есть индусы.

Один забавный случай и по сей день вызывает у меня улыбку при воспоминании о нем. Заблудившись, я спросил у прохожего, как пройти, на каком-то ломаном языке, который счел более доступным для местного жителя. Мой собеседник покачал головой, а затем начал в свою очередь расспрашивать меня, перепробовав несколько языков. В конце концов прозвучал вопрос: «Вы говорите по-французски?» И, показав мне дорогу, человек спросил: «На каком языке вы только что говорили? Никогда не слышал ничего подобного».

Покинув Голландию, я проехался по другим городам севера. Как-то я остановился перед отелем, где медная кухонная утварь сверкала так, будто была сделана из золота. Я с удовольствием наблюдал за служанками, начищающими мебель, моющими полы, старательно смахивающими пыль метелками. Я вошел туда в час завтрака. После трапезы, направляясь к раздевалке, прошел мимо клозета, куда дверь осталась открытой, и залюбовался тем, с каким усердием маленькая служанка старалась навести блеск. Вдруг она выпрямилась. Я услышал, как назвали ее имя – Катьее. Хозяйка, державшая в руках коробку со столовыми приборами, что-то сказала девушке с упреком. И старательная Катьее принялась тереть столовое серебро той же тряпкой, которой она только что отдраивала стульчак в «одном месте».

* * *

Подобно многим французам, я знаю Францию гораздо хуже, чем зарубежные страны; впрочем, я сожалею об этом; но я никогда не испытывал потребность путешествовать ради своего удовольствия. Конечно, я бы не имел ничего против путешествий, если бы мог прихватить с собой свою спальню, свою горничную и вдобавок проводника, так как я вечно путаюсь в железнодорожных маршрутах. Это означает, что я путешествую лишь тогда, когда меня вынуждают к тому обстоятельства. Это означает также, что единственные районы во Франции, которые я хорошо знаю, – это Виттель и Виши, куда я езжу по рекомендации врачей.

Я оказался в Виши в то время, когда взгляды многих ученых мира были прикованы к небольшой коммуне, расположенной в окрестностях курортного городка, – коммуне Глозеля.

Молодой крестьянин из этого местечка, по имени Фраден, обрабатывая отцовское поле, обнаружил в земле большое количество разнообразных предметов: камней и кирпичей, покрытых рисунками и непонятными знаками; некоторые археологи усмотрели в них бесценные следы неолитического периода. Однако другие специалисты по истории первобытного общества однозначно высказались в пользу мистификации, полагая, что молодой Фраден играл в ней роль если не главного лица, то, по крайней мере, сообщника. В результате между учеными разгорелся ожесточенный диспут, так называемая глозелевская ссора, которая восстановила друг против друга оба лагеря и в которую – никаких сомнений на сей счет у меня не было – я также окажусь позднее вовлеченным вопреки своей некомпетентности. Произошло это при следующих обстоятельствах.

Когда я проходил курс лечения на курорте в Виши, господин Демезон, автор книги «Животные, которых называют дикими», повстречавшись со мной в парке, где я гулял после завтрака, спросил: «Кстати, мсье Воллар, что вы делаете сегодня после полудня?.. Поедемте с нами в Глозель… это в получасе езды отсюда…»

Немного погодя автомобиль доставил нас к небольшой ферме, на одном из зданий которой можно было прочесть: «Музей Глозеля. Плата за вход – 4 франка».

Войдя внутрь, посетитель вынужден был таращить глаза, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. Через крохотное окошко проникал слабый свет, скупо освещавший лишь половину комнаты, в глубине ее находились две витрины, где хранились загадочные остатки неолита. Нас было там человек десять; двое имели розетки чиновников министерства народного просвещения, из чего я заключил, что это, вероятно, профессора. Они что-то записывали в свои блокноты, и мне показалось, хозяин дома, папаша Фраден, неодобрительно смотрит на этих людей, которые делают пометки или зарисовывают музейные экспонаты.

– Однако ничего нельзя разобрать! – воскликнул один из двух предполагаемых университетских преподавателей.

И действительно, хоть как-то были освещены лишь три предмета: доска с увековеченными на ней именами знатных посетителей, книга отзывов, в которой последние оставили свои подписи, и прикрепленный к стене четырьмя гвоздями портрет короля Румынии, вырезанный из газеты, издаваемой в Виши, под ним от руки было написано: «Король в Глозеле».

Остановившись перед застекленными шкафами, мои спутники пытались разгадать «глозелевскую загадку». Возле двери стоял небольшой диван в стиле Луи-Филиппа. Я сел на него и, оглядевшись, заметил на столе кипу номеров журнала, который узнал по фиолетовой обложке.