Впустили нас с некоторым трудом. Боюсь, если бы инспектор не застращал молоденькую горничную, открывшую нам дверь, то дальше порога продвинуться нам бы не дали. Однако в конце концов барышня Сигнё изволила нас принять (притом «изволила» было сказано горничной с таким выражением, будто мы должны очень высоко ценить оказанную честь!).

Некоторая театральность ощущалась и в гостиной. В отделке превалировали разные оттенки красного — от винного до карминного, а потому сама барышня в своем белом платье поневоле привлекала внимание и давала отдых глазам.

— Проходите и присаживайтесь! — произнесла она надменно. Как будто ничтожные слуги посмели беспокоить королеву.

Она небрежно указала на диванчик, стоящий крайне неудобно — спинкой к входу, что заставляло сидящих на нем чувствовать себя неуютно. Мы с инспектором понимающе переглянулись, но спорить, разумеется, не стали.

— Здравствуйте, барышня Сигнё, — начала я, усаживаясь, как ни в чем не бывало. — К сожалению, во время предыдущей встречи вы не представились. Но думаю, вы хорошо меня помните, а я, в свою очередь, превосходно помню причину вашего визита.

— Какого еще визита?! — высокомерно произнесла она. — Я вас впервые вижу!

— Разумнее было бы сказать, что вы заказывали у меня крем для рук или мыло, — мягко поправила я. — А ваше утверждение легко оспорить. Слуги, прохожие, водитель… Мало ли свидетелей найдется?

— Свидетелей?! — взвизгнула она. — Да что вы себе позволяете?! Каких еще свидетелей?

— Свидетелей вашего намерения приобрести мансег, — спокойно объяснила я.

Барышня Сигнё пошла пятнами: мансег, то есть приворот, карался весьма сурово.

— Травы не считаются приворотом! — выпалила она, нервно ломая веер.

— Надо думать, вы консультировались с юристом? — уточнила я обманчиво ласково. — Потому и не побоялись поставить эксперимент на горничной?

— Какой еще эксперимент? Как вы смеете оскорблять меня в моем же доме?! — Весь облик ее дышал оскорбленной добродетелью, но запах… запах выбивался из образа милой юной леди. Девушкам не положено пахнуть так: тяжело, сладко, влекуще.

— Вот в этом вы промахнулись. — Продолжила я, будто не слыша. — Даже если суд не сочтет ваши действия применением мансега, то вы будете опозорены перед всем городом. Вы ведь знаете, гнусные слухи почти невозможно опровергнуть!

— Да я… да вы! — она тяжело дышала, и под белой газовой косынкой вздымалась грудь. — Я заявлю, что это вы мне его дали!

— А потом сама заявила в полицию? — с иронией уточнила я. — Мало кто поверит в такую нелепость. Но пусть так, мне уже нечего терять. Зато ваше имя смешают с грязью так, что вам никогда не удастся выйти замуж.

Она по-рыбьи хватала воздух ртом, потом выдохнула, сдаваясь:

— Чего вы хотите? Денег?

— Мне нужны всего лишь две вещи. Во-первых, отличная рекомендация для вашей бывшей горничной. А во-вторых, адрес места, где вы раздобыли эту пакость!

Совершенно деморализованная барышня Сигнё позвонила, чтобы принесли письменные принадлежности, и немедленно уселась за стол…

Спустя три четверти часа мы наконец покинули ее дом.

Я постояла, глубоко вдыхая чистый морозный воздух, наслаждаясь свежестью после сладковатой гнили, которой несло от барышни Сигнё из-под искусно составленных духов.

— Ненавижу принуждение! — вырвалось у меня. — Особенно такое, от которого невозможно защититься!

«И которое пятнает аромагию!» — добавила я про себя. Мысль, что кто-то использует благотворные свойства трав для приворотов, убийств, подделок выводила меня из себя.

Если бы она совершила преступление, чтобы завоевать любимого, это как-то можно было понять и оправдать. Но ставить эксперименты на других, безрассудно рискуя их жизнью и честью — это жестоко и непростительно.

— Я провожу вас домой, голубушка! — заботливо сказал инспектор, укутывая мне плечи. — Не беспокойтесь, она побоится с вами связываться.

Я только кивнула в ответ…

Дом казался пустым и тихим, словно мавзолей. Дверь мне открыла Уннер, тоже выглядела непривычно притихшая. Только и слышалось: «Да, госпожа!» и «Конечно, госпожа!» вместо привычного веселого щебета.

Однако мне в тот момент разбираться в ее настроении было недосуг. Хотелось одного — запереться в спальне, скинуть пропылившееся платье и наконец улечься в постель. И как в детстве спрятаться под одеялом от всех бед и неприятностей.

Но сон, это желанное убежище, в ту ночь меня упорно избегал. Надо думать, тоже изменял мне, как муж. Ведь Ингольв, несмотря на откровенный разговор между нами, снова не явился домой ночевать…

Час, другой, третий текли медленно и лениво, как загустевшее от времени розовое масло. Вот только ночь отдавала не медовой сладостью розы, а безжалостно жгучей горчицей. Стоит ли удивляться, что из глаз моих все текли и текли слезы?..

Чувства обострились, улавливая малейшее изменение вокруг. Вот где-то над морем кричали чайки, вот откуда-то издали повеяло копченой рыбой, на соседней улице шумела подгулявшая компания… Кожа будто истончилась настолько, что даже прикосновение одеяла было мучительным, и мне все никак не удавалось найти удобную позу. А безрадостные мысли о настоящем сменялись сладкими воспоминаниями о юности, о любви, о надеждах. О дочери и о сыне. О том, что я потеряла, и что должна сохранить любой ценой.

В эту ночь я окончательно прощалась с собой. И той, что жила в уютном доме дедушки и бабушки, и той, что так безрассудно последовала за мужем, и даже той, которая отмеряла день за днем в городе у моря.

Я выдирала из себя с корнем сорняки воспоминаний и целебные травы привязанностей, пока за окном не забрезжил рассвет…

Когда Уннер раздернула шторы, я даже зажмурилась. Для моих усталых глаз свет казался невыносимым. Зато свежий йодистый аромат морской воды будто вдохнул в меня почти иссякшие силы.

— Доброе утро, Уннер! — слова с трудом вырывались из пересохшего горла.

— Доброе утро, госпожа! — откликнулась она как-то вяло.

Я с некоторым усилием открыла глаза и попыталась всмотреться в нее. Уннер казалась необычно бледной и будто потухшей.

— Ты не заболела? — встревожилась я, садясь на постели.

— Нет, госпожа, я здорова! — ее голос звучал механически, да и движения напоминали заводную игрушку.

— Все равно, иди лучше отдохни, — велела я. Если бы не крайняя усталость, я бы попробовала разобраться, что с ней, но сейчас у меня попросту не было на это сил.

— Да, госпожа, — все так же прошелестела Уннер, приседая в книксене, и исчезла за дверью.

Встала я с некоторым трудом, а взглянув в зеркало, едва не отшатнулась. Это в восемнадцать девушкам позволительно не спать ночами, от этого их ясные глаза делаются лишь загадочнее. В мои же тридцать с хвостиком подобные выходки наутро безжалостно отражаются на лице.