Хаос не был частью Вселенной, а жил лишь в нас и только в нас.

Чуть больше трех месяцев я прятался от того, что должен был сделать, прежде чем решил, что пора уезжать. Гуляка остался, в своей новой среде он чувствовал себя комфортно. Я был обязан ему жизнью, и мы очень сблизились, но я не мог остаться.

Выпив с ним напоследок, я оставил его в одном пляжном баре. Идя по песку к автобусу, который должен был отвезти меня в Тихуану, я оглянулся назад, в надежде унести с собой приятные воспоминания о нем. Но даже среди такой красоты мне показалось, что лицо у него снова раскрашено кровью Руди Боско.

Больше я его не видел, разве что в своих кошмарах.

Вместо того чтобы вернуться в Массачусетс и сообщить миссис Дойл новости, я сперва поехал домой. Мне нужно было повидать Джиллиан. После всего, через что я прошел, мне необходимо было знать, что в этом мире есть кто-то еще, ради кого стоит жить. Вернувшись в город, я взял такси и поехал к Триш. Попросил водителя припарковаться на другой стороне улицы и стал просто наблюдать за домом. Я хотел зайти, но что-то удерживало меня. Возможно, страх, возможно, что-то другое. Я не знал наверняка.

Когда наконец на улице появилась Джиллиан, идущая к дому с небольшим пакетом продуктов в руке, сердце у меня учащенно забилось и эмоции едва не взяли верх. Моя маленькая девочка превратилась в молодую женщину, и впервые в жизни я готов был принять это. Я не успею заметить, как она станет взрослой. Окажется одна в страшном мире, породившем таких людей, как Мартин и я.

Я наблюдал, как она поднимается по лестнице, такая молодая, полная жизни и надежд. И хотя я до боли в руке сжимал дверную ручку, я так и не мог заставить себя выйти.

— Хотите, чтобы я оставил счетчик работать, или что? — спросил таксист.

— Поехали, — сказал я ему. — Увезите меня отсюда.

Домой я возвращаться не захотел, поэтому неделю жил в дешевом мотеле в центре, стараясь держаться подальше от посторонних глаз. Я хотел возобновить свою прежнюю жизнь, но у меня никак не получалось. Я чувствовал себя солдатом, вернувшимся домой с войны. Я вернулся в мир, в который больше не вписывался, где уже ничто не казалось мне правильным или комфортным. Всякий раз, когда я засыпал, мне снились Мексика, Коридор Демонов и неземная буря, в последнюю ночь обрушившаяся на пустыню. Мне снился Руди со страшным копьем, торчащим из груди, с лицом, застывшим от шока… Куид, лишенный кожи, ползающий в темноте церкви и зовущий меня по имени… и Мартин, поедающий горстями битое стекло, разбросанное перед его богохульным алтарем. Кровь текла у него из ран, сочилась из порезанных губ и языка, а я рубил его снова и снова. Лезвие рассекало плоть, забрызгивая нас обоих всеми теми жуткими тварями, жившими внутри него… Шрамовник, закованный в цепи, пришедший из другого мира ангел-мученик, чьи ноги парили над землей, а его пернатые крылья были пропитаны черной как чернила кровью. Он выплыл из темной и страшной пещеры, переполненной болезнью и смертью…

А иногда мне снился огонь, предвещающий демоническое возвращение Мартина и воплощающий в жизнь его пророчества. Пророчества, которые я исполнил, убив его, как он хотел и как считал необходимым.

Но в свете и ясности дня это казалось лишь умерщвлением из милосердия. Мартин исчерпал свои возможности и довел свою кровавую баню до предела. В конце концов, каждому лидеру культа, заявлявшему о своей божественности, приходилось предпринимать шаги, чтобы доказать это. А что может быть лучше, чем сбежать в смерть с обещаниями лучшей загробной жизни, ожидающей за темным занавесом? Он устал и искал выход, скрываясь за тем, что, по его утверждению, было написано в книге, которую, как он знал, больше никто не мог расшифровать. В конце концов, на этих обветшалых старых страницах могло быть что угодно.

Мартин использовал меня так же, как и остальных. И я, как и остальные, подчинился, пожертвовав еще одной частичкой своей души, чтобы положить конец этому. По крайней мере, Мартин никому больше не причинит вреда, его земные ужасы закончились.

А что насчет шрамовника, или ангела-мученика, кем, как я убедился, он являлся? Его существование ничего не доказало ни насчет Мартина, ни насчет меня, ни насчет Джейми, ни насчет кого-либо еще. Но это заставило меня понять, что в нашем существовании на Земле есть больше, чем мы можем постичь. И дело не только в страхе, смерти и кровопролитии. На самом деле, совсем в другом. Возможно, освободив шрамовника, я неосознанно нашел свое искупление. И все же на что похоже искупление? Был ли это потрясающий прилив силы, который посылает тебя в этот мир, чтобы изображать духовность и рассматривать всех остальных как низших существ, которых нужно запугивать и обращать в другую веру, чтобы они чувствовали и верили точно так же, как и ты? Или это нечто гораздо более глубокое и незаметное? Что-то нежное и трогательное: смех любимого человека; невинные любящие глаза ребенка или животного; или те редкие, внезапные и невероятно личные моменты радостного прозрения, когда неопределенное присутствие ведет тебя к чему-то более великому, чем ты сам.

Я еще не был готов. Я по-прежнему был погружен в кровь и кошмары. Я продолжал постоянно носить при себе пистолет или нож, на тот случай, если они мне понадобятся. Я не нашел спасения, которого искал, но был уверен, что оно в пределах досягаемости.

Я прятался еще неделю, откладывая неизбежное. И наконец признал, что мне не уйти от того, что необходимо сделать. Я устал убегать. Пришло время положить всему конец и завершить работу. А значит, рассказать миссис Дойл правду о том, что случилось с ее сыном.

— Я думала, что ты умер.

Джанин говорила, не глядя на меня, в открытом пространстве ее голос звучал глухо и тихо. Несмотря на свои большие размеры, гостиная напоминала мне пещеру в пустыне. Темная. Безрадостная. Станция ожидания для тех, кто уходит в небытие. Я сразу же заподозрил ее жениха. Возможно, Джанин получила известие, что он не вернется домой. За несколько месяцев многое могло измениться. И если жизнь чему-то меня и научила, так это тому, что рано или поздно меняется все. Ничто не остается прежним.

Я приехал в Нью-Бетани сразу после наступления темноты. Лето кончилось, и пришла осень. Дни стали короче. Это было так символично. Едва оказавшись в городе, я тут же набрал номер ее сотового. Ее реакция была не такой, какой я ожидал. Мы не разговаривали с тех пор, как я звонил ей из Тихуаны несколько месяцев назад. И предполагал, что она будет рада слышать меня. Но тогда ее голос тоже показался мне странным, каким-то встревоженным и измученным. В нем слышалось облегчение, только сопровождающееся сомнением, будто существовало какое-то препятствие, о котором я еще пока не знал. Это было облегчение, которое мог испытывать человек, который пережил кораблекрушение, только чтобы осознать, что он по-прежнему один в открытой воде и опасность вовсе не миновала. Никакой светской беседы, скудные эмоции и всего два простых вопроса, заданных мне: все ли со мной в порядке и где я нахожусь. Когда Джанин получила свои ответы — один ложный, другой правдивый, она назначила мне встречу в доме миссис Дойл. Она оставит входную дверь незапертой, и мне нужно будет пройти в гостиную, где она станет меня ждать. Прежде чем закончить разговор, я спросил ее, все ли с ней в порядке. Но ответа так и не получил.