из «катюш», потом служил разведчиком в отдельных истребительных противотанковых артиллерийских полках, трижды тяжело ранен, побывал в окружении, повидал, какие зверства творили человекоподобные существа, выдающие себя за немцев, румын, венгров. И после первых проб сомнения отпали — он! Внешне мальчик, а внутри — закаленная сталь. Так вжился в роль, что актеры, исполнявшие роли фашистов, жаловались режиссеру:

— Урезоньте своего Олега. Страшно играть с ним эпизод допроса и особенно последнюю сцену казни. Проходя мимо нас по коридору или еще где-нибудь, он скрипит зубами. Он на таком пределе, что может подраться с кем-нибудь из нас.

— Что я могу поделать, у Володи рефлекс на мышиную немецкую форму, — смеялся Сергей Аполлинарьевич.

Спектакль показывали в созданном в победный год Театре-студии киноактера на улице Воровского, бывшей Поварской. Герасимов придумал множество эффектов: артисты, играющие фашистов, входили в зал и усаживались на специально отведенные для них свободные места, а на сцене ребята изображали концерт. А когда горела биржа труда, на шторы проецировались языки пламени и тени мечущихся людей в легко узнаваемых немецких касках. Во время казни молодогвардейцев в зале стоял гул — плакали зрители! Успех превзошел все ожидания, актеров из театра выносили на руках, герасимовские мальчики и девочки вкусили по полной ложке меда первой славы.

Спектакль шел три-четыре раза в неделю, и все равно достать билеты на него было трудно. Фадеев приходил несколько раз, смотрел с восторгом и гордостью. Приходила одна из немногих спасшихся молодогвардеек, Валерия Борц, она училась в Московском институте военных переводчиков, на спектакле плакала и, познакомившись с труппой, пообещала дать все необходимые консультации. Приезжали в Москву из Ленинграда другие выжившие: Толя Лопухов и Жора Арутюнянц, тоже плакали и тоже радовались, что так воскресает подвиг их сверстников и друзей.

Обкатав актеров на спектакле, можно приступать к съемкам. Всю натуру снимали в Краснодоне возле тех самых домов, построек и шахт, где жили и погибали мальчики и девочки. Интерьеры жилищ тщательно сфотографировали и принялись строить в просторных цехах «Мосфильма». Здесь и начали первые съемки — сцену клятвы молодогвардейцев, которую они дают после того, как немцы живыми закопали непокорных шахтеров в Комсомольском парке. Шевцова, Земнухов, Громова, Кошевой, Туркенич и Тюленин: «Мстить беспощадно!.. Кровь за кровь, смерть за смерть!..» Такую исходную высоту задал Герасимов, и, как только сняли, киноэкспедиция отправилась в Краснодон.

Стояло жаркое донбасское лето. Въезжая в город, где такую смерть и страдания приняли на себя мальчики и девочки, а теперь жили неизбывным горем их еще молодые родители, волновались так, что трепетный фронтовик Володя Иванов, прошедший через ад войны, дрожал, как зайчик. Им, молодым артистам, предстояло ненадолго заменить погибших героев: Володе Иванову — Олега Кошевого, Инне Макаровой — Любу Шевцову, Сереже Гурзо — Серегу Тюленина, Нонне Мордюковой — Улю Громову, Боре Битюкову — Ваню Земнухова, Глебу Романову — Ваню Туркенича, Ляле Шагаловой — Валечку Борц, Славе Тихонову — Володю Осьмухина и так далее. И они договорились на время съемок забыть свои имена, называть друг друга именами героев.

Каково это, маме или папе вместо своего сына или доченьки на недолгое время получить замену в виде актера? Боялись, что кто-то скажет: «Уйди, ты не мой сыночек!» Или: «Моей дочки больше нет, кто вы такая?» Но случилось чудо.

Первым отправился к Кошевым Володя Иванов. Вышел на Садовую улицу и увидел, как вдалеке от калитки отделилась женщина в черном платье и платке. Бабушка Олега — Вера Васильевна. Раскинула руки и побежала ему навстречу с мокрым от слез лицом:

— Олежек! Внучек мой, родненький мой!

Стала осыпать мокрыми поцелуями лоб, глаза, голову.

— Бабуля, не надо плакать, — сказал он дрожащим голосом, стараясь сам не заплакать.

— Как же ты долго к нам не ехал! — причитала бабушка, будто и впрямь он родной Олежек, а не чужой Володя. — Идем скорей домой, мы ждем тебя и никак не дождемся. Мама вся исстрадалась.

И они пошли к дому, она плакала и то и дело останавливалась, чтобы снова поцеловать его, а он смотрел на ее профиль, и впрямь, как утверждал Фадеев, похожий на Данте Алигьери.

— Наконец-то я тебя увидела. Ночи не сплю, все жду тебя! Золотой мой… — продолжала приговаривать Вера Васильевна.

Вошли во двор, поднялись на крыльцо, и он увидел в сенях двух женщин — маму Олега Елену Николаевну и тетю Карину. Мама, сложив на груди крестом руки, прислонилась спиной к стене. Смотрит огромными очами удивленно и со страхом.

— Приехал? — тихо произнесла она, и из очей хлынули слезы. Тетя Карина заплакала в голос.

Появился дядя Коля — отчим Олега:

— Что тут за слезы? Здорово, Олег! — нарочито громко и бодро воскликнул он, протянул руку, прижал Володю к себе, крепко обнял, поцеловал сухими губами. — Похо-ож! Вылитый Олег. Да перестаньте вы реветь! Человек с дороги. Устал. Ему покушать надо.

Тотчас началась суета вокруг ужина, но Елена Николаевна взяла Володю под руку:

— Пойдем, сынок, пока что со мной. Покажу тебе, как мы теперь живем. — Будто он и впрямь Олежек, через четыре года вернувшийся в родной дом. — Ты не смотри, что почти никакой прежней мебели не осталось. Все с собой увезли ненасытные изверги. Смотри, ты теперь вот здесь будешь ночевать. Уютно?

На столе тем временем накрыли скромный ужин: картошка, тушеные овощи, кабачковая, баклажанная и морковная икра, капуста, соленые огурцы, хлеб. Но затаившиеся на улице Герасимов, Макарова, оператор Рапопорт, режиссер Волк и директор картины Светозаров, видя, что в доме начался праздник, нагрянули с банками консервов, бутылкой вина и даже с тортом. Стало веселее, стихли слезы и причитания. Разговорились. Подняли по рюмке вина.

— Ну как, Елена Николаевна, — спросил Герасимов, — похож наш Володя на вашего сына?

— Похож, очень похож, — улыбнулась Елена Николаевна. — Я, когда его в сенях увидела, чуть в обморок не упала, настолько он показался похожим. А вот при свете присматриваюсь к нему — все-таки разница есть. У Олежки глаза были карие, а у Володеньки серые. Да и ростом Олег был немного повыше.

— Ешь, внучек, ешь! — подкладывала Вера Васильевна.

Но Володя ел мало. Герасимов знал: парень дал слово есть только то, что было во время оккупации, и в тех же количествах. Молодец, фронтовик, со всей ответственностью подходит к роли, а все остальные смотрят на него и стараются так же вести себя. Не зря Волк присмотрел этого Володю.

С незабвенного трогательного вечера и начались съемочные дни в Краснодоне. Все родители убитых мальчиков и девочек со слезами и ласками приняли у себя молодых