Как видим, оперуполномоченный 2 отдела Главного экономического управления НКВД СССР сержант госбезопасности Никиточкин, перечитав дело поэта, нашел, что «материалами дела антисоветская деятельность Мандельштама доказана» и никакого оправдания этот «до ареста писатель-поэт» не заслуживает.

При этом поразительно, что он даже не запросил сведений о том, жив означенный «писатель-поэт» или нет, и, в соответствии с обвинительным заключением, – не моргнув и не перекрестившись (а ответ окончательно был утвержден лишь в январе 1941 года), – написал, что О.М. «наказание отбывает в Колыме»[784]. В деле, между прочим, есть и другая – столь же фантастическая – версия: «Умер: 21 декабря 1938 г. в Севвостоклаге (Магад. обл.) (по справке МВД)».

Наконец, как уже упоминалось, в июне 1940-го брату поэта выдали справку, что О.М. умер в возрасте 47 лет, 27 декабря 1938 года от паралича сердца. Аналогичную справку выдали и Н.М. в июне 1949 года, причем основанием послужила регистрация смерти О.М. в книге записей гражданского состояния в Бауманском ЗАГСе Москвы от 23 мая 1940-го!

Всё, что удалось собрать, свести и сопоставить, говорит за то, что официальная версия и истина в данном случае на удивление совпадают.

Разумеется, это весть докатилась и до заграницы, но шла туда она долго и сложно. Первой обобщающей сводкой об этом явилась статья Р. Тименчика «О мандельштамовской некрологии» (1997)[785]. Тема была продолжена в публикациях Л. Кациса[786] и Н. Богомолова[787], а также Д. Зубарева[788] и пишущего эти строки[789].

Крайне интересно, что самым первым по времени и довольно точным (наполовину!) источником информации о смерти О.М. мог бы стать Иванов-Разумник. 25 апреля 1942 года, отвечая Георгию Иванову на его «вопрос об Ахматовой, Лозинском и Мандельштаме», Иванов-Разумник писал: «Последний – погиб в ссылке (в Воронеже, в сумасшедшем доме) еще в 1937– 8 году”[790].

Мог бы стать, но не стал. Эта информация еще 60 лет оставалась «глухонемой»: ни один из корреспондентов не сделал ее достоянием общественности. Особенно странно это для Г. Иванова, боготворившего О.М. (в эстетических святцах Иванова-Разумника Мандельштам, напротив, был пигмеем). Еще труднее понять Г.Иванова, когда спустя 11 лет ему все же пришлось как-то соотнестись с обстоятельствами смерти поэта. В очерке «Закат над Петербургом» (1953) он описал ее совершенно иначе: «О его трагической смерти известно только, что он выбросился из окна, чтобы избежать “окончательной ликвидации”». Он явно отталкивался от другого источника, возможно, показавшегося ему более солидным.

Сама же весть достигла Париж и Нью-Йорк иными путями, и произошло это лишь в 1945 году, хотя до конца войны.

В 1945 года в Париже состоялось собрание, на котором со словом, посвященным О.М., выступил Константин Мочульский, назвавший О.М. «самым замечательным из современных русских поэтов после Блока»[791]. О том, жив он или нет, докладчик еще не знал.

Тем не менее в Париже обнаружилось сразу два «источника» этих и других сведений о репрессированных или умерших писателях. Первый – режиссер Театра им. Ленсовета и свойственник О.М. Сергей Эрнестович Радлов, захваченный немцами вместе с труппой в Пятигорске и докочевавший вместе с ней до Парижа, а второй – дипломат-перебежчик Михаил Михайлович Коряков. В интервью первого газете «Русский патриот», опубликованном 3 марта 1945 года, имеется фраза: «Скончался поэт О.Э. Мандельштам (вне Ленинграда)»[792], а второй, по предположению Р. Тименчика, стал источником информации для другой парижской газеты – «Последние новости»: «Поэт Осип Мандельштам скончался в г. Ельце»[793]. Он же говорил Шмелеву о смерти в ссылке Мандельштама и Клюева и об «исчезновении» Пильняка[794].

Мифическая «информациия» о Ельце с той поры долго еще сопровождала посмертную легенду об О.М. на Западе. Так, она пересекла океан и из Парижа перекочевала в Нью-Йорк, в заметку Андрея Седых (Я. Цвибака), лично знавшего О.М. еще по врангелевской Феодосии: