сажая по пятну.

Он всплыть хотел, считая, что для этого

Полезно всех других пустить ко дну.

Мы поначалу даже не усвоили

Всех перемен фальшивого лица,

А тех, кто заподозрил, успокоили:

– Ну что ж, одна паршивая овца…

Нам надо было заниматься нотами,

А он был так напорист, так речист,

Что оказалось вдруг его заботами –

Все в пятнах! Только он, как голубь, чист!

Он, не создавший ни одной мелодии,

Гремел, свергал, то «против» был, то «за»!

И смешанное с подлостью бесплодие

В конце концов нам бросилось в глаза.

Чтоб он сошел с трибуны, настояли мы.

Нет, мы не стали рук ему вязать!

Напротив, подвели его к роялю мы,

Но он, увы, не мог ни ноты взять!

Чтоб оценить иные дарования,

Их надо сдвинуть с их привычных мест.

Мораль сей басни шире, чем название.

«Оркестр» – при чем тут, собственно, оркестр?

Аскад Мухтар

«Встал. Улица белым-бела…»

Встал. Улица белым-бела,

У двери робкие следы…

Зачем ты ночью здесь была?

Мой дом сожгла. Меня сожгла.

Чего под пеплом ищешь ты?

«Чабан в горах, высоко от подножий…»

Чабан в горах, высоко от подножий,

За облаком, в рожок поет незримо.

А эхо вниз бежит и врет прохожим:

«Неповторимо я! Неповторимо!»

Из болгарской поэзии*

Димитр Методиев

Открытие мира

Мой сын начинает ходить.

Сам! Спотыкаясь и падая

На ровном месте – просто от страха.

Он плачет.

А я поднимаю его и говорю преувеличенно строго:

«Вот тебе! Что? Так и надо!»

А он, совершенно счастливый,

Отвечает мне тем же:

«Вот тебе! Что? Так и надо!»

Это мне-то, отцу! Как вам нравится это?

И опять гнет свое, идет, растопырив руки.

Мой сын научился ходить.

Он уже вырос, да как!

Сам открывает все двери

И бесстрашно топочет по комнатам,

Устрашая все наше семейство.

Он врывается и бросает тарелку;

Готово! – от тарелки – осколки!

И от пластинки – осколки!

А с книгой не вышло – она не бьется.

Но зато она рвется, да еще как!

Мой сын изучает мир.

Крутит радио до отказа

И бежит от звериного рыка,

Лежащего в тихой коробке.

Очень бледный, выглядывает из-за угла.

Но как только мы выключаем,

Он опять подбирается к ящику,

Десять раз, двадцать раз, до тех пор,

Пока это упрямое радио

Не научилось включаться.

Теперь они стали друзьями.

А с печкой так и не стали;

Она ненадежная – сама поманила теплом

И сама же потом укусила.

Он не любит таких, как печка!

Подозрительно скрипнули двери,

Мой сын привстает на цыпочки.

Мы в тревоге! – он что-то задумал.

Мы хором ругаем его:

«Не суй в рот спички! Не дергай за шнур!

Ручку на место! Слезай оттуда,

Не лазай туда!» – И – шлеп по рукам!

По любопытным, храбрым рукам!

А он смеется – и тянет их снова.

А он рыдает – и тянет их снова.

А он вырывается из объятий

И бегом! – оттуда, где можно, –

Туда, где нельзя.

Туда, куда мама не разрешает,

Туда, куда папа не разрешает,

Туда, где нельзя,

Но где «интересно»!

И только бабушка, моя мама,

Ему потакает, ходит за ним

Из комнаты в комнату, с места на место.

И все говорит, говорит ему что-то,

Как взрослому, равному человеку.

А мне, как маленькому, объясняет:

Вот так, сынок, и растут.

Только так и растут…

Константин Павлов

Пасторальное

Больше не буду злобным –

Буду добрым.

Среди врагов – боже, спаси их! –

Выберу только тех, что под силу.

Скажу: «Прощай!» – городу,

Уйду на природу.

Починю старый забор,

Буду жить без забот

Долго ли коротко –

Тихо и кротко.

Зимой кругом дома буду бродить.

А летом – что-нибудь разводить.

Вот только – что? – вопрос.

Нет ни голубей, ни роз.

Кругом, в бурьяне, – одни змеи.

Ну что ж, имею то, что имею,

Вместо голубей

Разведу змей.

Приручу их добрыми поучениями,

А потом с мелкими поручениями

Пошлю их в дома своих врагов…

Из македонской поэзии*

Цане Андреевски

Мир и мы

Мы смотрим на этот мир

Глазами своей любви,

Поэтому он красив.

Мы строим этот мир

Руками своих надежд,

Поэтому он высок.

Мы носим этот мир

В ладонях своей доброты,

Поэтому он широк.

Мы будим этот мир

Светом веры своей,

Поэтому он чист.

И даже когда он вдруг

В грудь нам вонзит свой нож,

Мы его не клянем;

Мы, рану зажав, встаем,

Чтоб выстрадать до конца

Свою доброту к нему.

Гане Тодоровски

После обеда

Сидим равноправные,

Будда, Христос, Магомет,

Я

И моя жена.

Болтаем про разное,

Насчет галактики и планет.

И о том, что если одна

Из них окажется заселена,