словам Сержа, Пятаков многие годы оставался пессимистом. Он повторял, что европейский и российский рабочий класс проходит длительную фазу упадка, что еще долго не придется ничего от него ожидать, что сам он вступил в борьбу вместе с оппозицией лишь из принципа и из дружеских отношений с Троцким; он капитулировал, чтобы руководить банком и индустриализацией»[1355].

2 апреля 1928 г. от Л.Д. Троцкого окончательно отмежевался поддерживавший его по ряду вопросов В.А. Антонов-Овсеенко. Всеми забытый большевистский «делатель королей» написал «генеральному секретарю т. Сталину»[1356] и в копии «членам Политбюро»[1357] (то есть он поставил Сталина как минимум особняком в Политбюро):

«Я примкнул к оппозиции и решил открыто вмешаться на ее стороне во внутрипартийную борьбу после беседы с Вами в декабре 1923 г. Именно после нее я послал в Политбюро недопустимо резкое письмо, обвиняющее ПБ в расколе партии, и т. д. (на написание записки в ЦК с угрозами в адрес «зарвавшихся» вождей Антонова-Овсеенко спровоцировали своими действиями Зиновьев со Сталиным[1358]. – С.В.)

Я должен прежде всего именно Вам, т. Сталин, сказать, что вижу ясно, насколько Вы тогда были правы в своем отношении к Л.Д. Троцкому и его оппозиции и насколько я был не прав. Вы совершенно правильно указали, что, поднимая разговор о перерождении старого кадра и противопоставляя старикам молодежь, Троцкий проявлял свое недоверие к исторической большевистской партии и ориентировался на построение иной партии, рвущей с традициями большевизма и, в основном, с ее идеологией. Прав был и т. Дзержинский, который на мой вопрос (при обсуждении моего снятия из ПУРа) в Оргбюро ответил мне запиской: надо бороться с Троцким, и до конца, п[отому] ч[то] в своей борьбе с партией он объективно становится центром организации мелкобуржуазных реакционных сил (привожу на память эти слова Ф[еликса] Д[зержинского])»[1359].

Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева направили на работу (по большому счету сослали) в Калугу. Н.А. Каннер показал на допросе в 1936 г.: «Весной 1928 г., по предложению б[ывшего] секретаря Зиновьева Богдана, я вместе с зиновьевц[ем] Капитоновым ездил для свидания с Зиновьевым и Каменевым в Калугу. […] Никаких поручений политического характера я в это время не получал. Зиновьев и Каменев жили тем настроением, что их вернут в партию и дадут работу, “без них не обойдутся” (курсив наш. – С.В.). Расспрашивали они меня также о положении в ИКП. […] 1928–1929 и часть 1930 г. я поддерживал организационные связи с зиновьевцами, и особенно Каменевым и Зиновьевым, но активно в организации не работал (за неимением активной деятельности. – С.В.). Я считал, что проводимые мероприятия ВКП(б) (имеется в виду коллективизация советской деревни. – С.В.) взяты из нашего арсенала, кроме того, меня занимала борьба с Правыми»[1360].

23 апреля 1928 г., во время подготовки к созыву в июле VI конгресса Коминтерна, И.В. Сталин продемонстрировал всем товарищам по Политбюро ЦК ВКП(б), что вопросы мировой революции отходят на второй план. По докладу генсека «О Коминтерне и советской власти» было принято решение: «а) послать всем руководителям наших представительств за границей директиву о строжайшем проведении принципа невмешательства во внутренние дела соответствующих стран; б) воспретить на известный (кому известный? – С.В.) период членам Политбюро (исключая т. Бухарина) [на Николае Ивановиче замыкались многие коминтерновские вопросы, включая разработку Программы Коминтерна. – С.В.] открытые выступления в официальных учреждениях Коминтерна, предложив им проводить руководство коминтерновской работой в порядке внутреннем, через делегацию ВКП в ИККИ и т. п.; в) для того, чтобы не дать врагам лишнего повода утверждать о переплетении советской власти с Коминтерном, снять доклад т. Рыкова об СССР на VI конгрессе, поручив его т. Варге [Евгению Самуиловичу] (директору Института мировой экономики и мирового хозяйства АН СССР, а до этого заведующему Статистико-информационным институтом ИККИ. – С.В.) или кому-либо другому не из числа членов Совнаркома; г) тт. Бухарину и Пятницкому [Иосифу Ароновичу] (секретарю ИККИ. – С.В.) разработать вопрос о выдаче денег секциям Коминтерна (для приезда в столицу СССР делегатов конгресса. – С.В.) не из Москвы, а из Берлина (Запбюро) и Иркутска (Востбюро), обязательно через иностранных товарищей; д). Поручить комиссии в составе представителей Политсекретариата ИККИ, ЦК и ЦКК проверить состав секретных сотрудников аппарата ИККИ (очевидно, для чистки, в том числе от зиновьевцев. – С.В.)…»[1361] Как справедливо заметил в комментарии к данному решению Г.М. Адибеков, предложенные и проведенные Сталиным «…меры служили демонстративным отказом от практики, имевшей место в бытность Зиновьева председателем ИККИ…»[1362]

История временных восстановлений, окончательного исключения и физического устранения Зиновьева, Каменева и других деятелей Объединенной оппозиций, а также ликвидация Троцкого в Мексике давно и хорошо изучена[1363]. Постараемся остановиться на наименее исследованных сюжетах.

Особое совещание ОГПУ предполагало выслать Зиновьева в Тамбов, а Каменева в Пензу[1364]. Зиновьев с Каменевым попросили о встрече Бухарина, с которым периодически блокировались в прежние годы. В ночь на 10 января 1928 г. политическое «свидание» состоялось, однако, поскольку атмосфера в ВКП(б) сгущалась, Бухарин направил товарищам по партийному руководству обширную записку о ходе «четырехчасового разговора»[1365].

«…и Каменев, и Зиновьев, – по мнению Николая Ивановича, – производили впечатление людей, переживших кораблекрушение»[1366].

Бывшие лидеры Новой оппозиции заявили: «Мы принимали ваши маневры за эволюцию в сторону кулака»[1367]. И расписались в том, что «зародыши и элементы» «второй партии» были налицо[1368].

– Молот пролетарской диктатуры прошелся по нашей шкуре, мы на собственной спине чувствуем сие[1369], – констатировал Каменев. Зиновьев вполне со Львом Борисовичем согласился.

Главное из того, что интересует нас в данной книге, сказал Зиновьев: «У них, зиновьевцев, две группы: ихняя в собственном смысле (речь идет о течениях, а не об организации), капитулировавшая целиком, и т. н. “ленинградские левые” (Саркис, Сафаров, Вуйович)»[1370]. Если Зиновьев с Каменевым капитулировали, то их примеру последовали отнюдь не все бывшие деятели Новой оппозиции.

Бухарин подчеркивал «действительное признание» Зиновьева и Каменева их ошибок и «недвусмысленное осуждение всей линии Троцкого (и политической, и организационной)»[1371].

Бывшие вожди Новой оппозиции прямо спросили:

– Почему же [с нами обошлись] так сурово? Сейчас педагогичнее, лучше было бы несколько по-иному.

Однако не забыли заверить Бухарина в готовности выполнить все, что им велят.

Николай Иванович записал несколько конкретных «просьб» и «пожеланий»: «1. Нельзя ли еще поговорить с товарищами (намек на Сталина, Рыкова и пр.). 2. Может быть, Пензу [Каменеву] можно сменить на Рязань, хотя поедем в Пензу беспрекословно. […] 6. Нельзя ли дать Каменеву и Зиновьеву работу над статьями Ильича (1908–1912) […]. 7. Если мы-де против того, чтобы Каменев жил с вместе с Зиновьевым, то нельзя ли хоть Евдокимова пустить вместе с Зиновьевым – очень, мол, тоскливо одному[1372].

Убедившись в том, что Объединенная оппозиция перестала существовать, Политбюро ЦК ВКП(б) дозволило Зиновьеву с Каменевым вместе отправиться в Калугу[1373].

13 мая, находясь в Калуге, Г.Е. Зиновьев в черновике письма «дорогому Н[иколаю]» Бухарину по поводу отказа в напечатании очередной статьи напророчил: «Знаешь по чести: у меня такое чувство, что, по сравнению с надвигающимися (и надвинувшимися!) пробоинами и трудностями […] остатки нашей кончившейся борьбы – такой пустяк!»