Не позднее 8 июня 1928 г. Смилга отредактировал присланный Радеком текст их будущей совместной статьи. Ивар Тенисович, отправляя 8 июня текст Карлу Бернгардовичу, написал в «сопроводительном», если так можно выразиться, письме: «Ты кокетничаешь с Кобой. Не стоит этого делать. Он отпетый эмпирик и темная душа. Приласкать его лучше всего можно, выбивая у него на каждой странице по одному зубу. Я подписываю редактированный мною текст. Если вздумаешь вносить политические изменения, то найди способ согласовать их со мной. Редакцию меняй сам, если найдешь нужным. Было бы очень хорошо, если бы мы сошлись на одном тексте»[1375]. Пока что и Смилга, и Радек были настроены на продолжение борьбы.

В июне 1928 г. бывших вождей Ленинградской оппозиции, покаявшихся и вернувшихся из Калуги в столицу СССР, восстановили в ВКП(б) – аккурат через шесть месяцев после исключения, после рассмотрения заявлений в индивидуальном порядке. Незадолго до этого события Радек написал Преображенскому: «Я отклоняю зиновьевщину и пятаковщину как достоевщину. Они, вопреки своим убеждениям (курсив наш. – С.В.) каются. Нельзя помочь рабочему классу враньем. Поэтому я за выжидательную тактику ссыльных»[1376].

4 сентября Троцкий написал «дорогому другу Ивару Тенисовичу» Смилге о том, что супруга Льва Давидовича, Наталья Ивановна Седова, призналась, что «ей даже стало жалко Зиновьева. Из испытаний последних месяцев наиболее побитым, измятым и скомпрометированным вышло примиренчество»[1377].

Что характерно, публичное покаяние не помешало бывшим вождям Новой оппозиции провести закулисные переговоры с Правыми. Не зря Г.Е. Зиновьев написал о том, что «остатки нашей кончившейся борьбы – такой пустяк», именно Н.И. Бухарину. Уже в июле 1928 г. на квартире Л.Б. Каменева состоялась его встреча с Н.И. Бухариным, организатором которой выступил Г.Я. Сокольников. Содержание, более походившее на монолог Николая Ивановича, было Каменевым записано и передано, по его словам, Зиновьеву, причем вскоре текст этой беседы распространили в виде прокламации с названием «Партию с завязанными глазами ведут к катастрофе»[1378] троцкисты. «Одним из последних дел нашего московского “Центра” стал выпуск в 1928 г. листовок, сообщавших о конфиденциальных переговорах Бухарина и Каменева. Бухарин, все еще член Политбюро, официальный партийный идеолог, говорил: “Что делать перед лицом такого противника – Чингисхана, выродка ЦК? Если погибнет страна, погибнем мы все (мы, партия). Если страна выкарабкается, он вовремя изменит поведение, и мы все равно погибнем”. Еще Бухарин сказал Каменеву: “Пусть никто не знает о нашем разговоре. Не звони мне, телефон прослушивается. За мной следят, за тобой наблюдают”. Быть может, ответственность нашего “Центра” (Б.М. Эльцина) за обнародование этих документов велика»[1379]. Оговорку «быть может» Виктор Львович сделал совершенно напрасно.

Впоследствии, 7 декабря 1936 г., Н.И. Бухарин заявил на очной ставке с Е.Ф. Куликовым: «Я очень тревожился по поводу самой возможности возникновения фракционной борьбы. И, если вы помните, в том знаменитом документе, который Каменев пустил в оборот после моего преступного посещения Каменева, было прямо сказано о том, что фракционная борьба привела бы к тяжелым последствиям и превратилась бы чуть ли не в гражданскую войну»[1380].

Каменев вел «конфиденциальные» переговоры не только с Бухариным[1381], но и с М.П. Томским. Последний признался 21 августа 1936 г. на партсобрании в Главном управлении Объединенного государственного издательства: «В 1928 г., в самый разгар Правой оппозиции и внутрипартийной борьбы, внутрицекистской, собственно говоря, борьбы, была встреча с Каменевым. […] Это было зимой 1928 г. или в начале 1929 г. Вероятнее всего, в конце 1928 г., в разгар [Правой] оппозиции»[1382]. На «свидании» Томского с Каменевым, по словам Михаила Павловича, «было взаимное прощупывание на предмет создания блока. О нашем настроении говорить не приходилось, оно сказалось в речах и выступлениях Правой оппозиции. Каменев держался очень настороженно. Каменев больше выпытывал нас (речь о Томском и Бухарине. – С.В.). Каменев держался иронически и по отношению нашей платформы, и по отношению нашей тактики. Он посмеивался и подзадоривал [нас, говоря], что наша тактика труслива, что мы полупокойники и обречены на разгром. Каменев другой тактики не предлагал. Свою платформу не излагал нам. […] Легко было бы говорить о платформе Каменева 1928 года, если бы что осталось в памяти. Осталось то, что они (с Зиновьевым. – С.В.) продолжали считать себя левыми, когда выступали. Нас они считали правыми. Была попытка с нашей стороны узнать, какие силы за ними стоят, есть ли у них организация, какие [у них] силы. Это не увенчалось успехом. Каменев держался осторожно и этого понять нам не дал. Каменев предлагал нам то, что он может нам оказать, если мы хотим, услугу. На этом свидании были Каменев и Бухарин. Он (Каменев. – С.В.) намекал на то, что он мог бы попытаться найти связь с троцкистами (судя по факту передачи разговора троцкистам, связь с ними у Зиновьева и Каменева уже была установлена. – С.В.). Он говорил, что вы все разговариваете. Он намекал на то, что он мог бы содействовать распространению [платформы Правых]. Так как он держался осторожно, ни я, ни Бухарин не ответили на [предложение Каменева] (если бы держался менее осторожно, то, очевидно, ответили бы. – С.В.). Обо всем этом на другой день мы сообщили Рыкову», а Алексей Иванович, который давно терпеть не мог Каменева, «назвал нас дураками, сказал, что мы совершили грубую политическую ошибку. Сказал, что якшаться с этой публикой не надо, что надо держаться дальше [обособленно от тех, кто потерпел поражение ранее]»[1383]. Следует напомнить тот факт, что Зиновьев больно задел самолюбие Томского еще во время финального этапа Профсоюзной дискуссии (1921)[1384], поэтому Михаил Павлович подчеркнул, что в 1928 г., если он и «давал Каменеву повод считать, что Томский – это человек, который имеет какой-то осадок против партии, и что, может быть, со временем этот человек будет “наш”, то Зиновьеву [он] такого повода не давал»[1385].

По свидетельству самого Зиновьева, сделанному на XVII съезде ВКП(б) 1934 г., когда Григория Евсеевича «в первый раз вернули в партию», он имел сомнительное удовольствие «…выслушать однажды из уст т. Сталина такое замечание. Он сказал мне: “Вам в глазах партии вредили и вредят даже не столько принципиальные ошибки, сколько то непрямодушие по отношению к партии, которое создалось у вас в течение ряда лет”»[1386]. Позднее Григорий Евсеевич, вспоминания события 1928 г., напишет: «Мы, в частности я, были искренне против политики Правых, и все-таки мы имели известный “контакт” с Бухариным, Томским, Рыковым. Как это могло быть? Действовала логика положения. Недовольные (хотя бы и по разным мотивам) ищут друг друга. Сначала, когда Бухарин, Рыков и Томский были еще членами ПБ, стимулом для нас было еще и желание быть в курсе дел, получая через них политическую информацию»[1387].

«Разоружившийся» троцкист Георгий Пятаков показал 7 декабря 1936 г. на очной ставке с Бухариным, как в конце 1928 г. (вероятно, после речи Сталина «Об индустриализации страны и о