27

«Нечто о безличных, так как они пришлись к слову. – Ничто не может быть легче, как быть благоразумным, рассудительным, терпеливым… Мы исходим из елея снисхождения и сочувствия, мы до глупости справедливы, мы все прощаем… Именно поэтому мы должны были держать себя построже и от времени до времени вызывать в себе маленький аффект, маленький порок в виде аффекта… Нам может прийтись горько при этом, и мы, может быть, будем смеяться в душе над тем явлением, которое из себя представим. Но что же делать? У нас нет другого способа преодолевать себя; в этом наш аскетизм, наше покаяние!»

– Стать «индивидуальным» – в этом добродетель безличных.

28

Из докторского экзамена. – В чем задача всякой высшей школы?

– Сделать из человека машину.

– Какое средство для этого существует?

– Он должен учиться скучать.

– Как этого достигают?

– Понятием о долге.

– Кто может служить образцом?

– Филолог – он учит долбить.

– Кого следует считать совершенным человеком?

– Государственного чиновника.

– Какая философия дает высшую формулу для сущности государственного чиновника?

– Кантовская: государственный чиновник как предмет, сам по себе, поставлен судьей над государственным чиновником как явлением.

29

Право на глупость. – Усталый, медленно переводящий дыхание труженик, который добродушно смотрит вокруг себя и предоставляет все вещи их течению, эта типичная фигура, которую теперь, в наш рабочий век, можно встретить во всех слоях общества, начала заявлять свои претензии на искусства, включая сюда и книгу, более же всего журналы, а еще больше – прекрасную природу, Италию…

Человек сумерек с «заснувшими смелыми побуждениями», о котором говорит Фауст, нуждается в летней свежести, в морских купаниях, в глетчерах, в Байрейте… В такие времена искусство имеет полное право на откровенную глупость, так как оно служит отдыхом для ума, остроумия и чувства…

Это понимал Вагнер. Откровенная глупость возобновляется.

30

Еще одна задача диеты. – Средствами, которыми Юлий Цезарь предохранял себя от болезней и головной боли: огромные переходы, простейший образ жизни, непрерывное пребывание на воздухе, продолжительный труд – это, вообще говоря, способы поддерживать и предохранять от порчи эту хрупкую, чувствительную, работающую под высоким давлением машину, которая называется гением.

31

Критика декадентской нравственности. – «Альтруистическая» нравственность, которая устраняет эгоизм, служит дурным знаком. Это замечание относится как к отдельным лицам, также и к целым народам. Вместе с эгоизмом уходит все лучшее.

Инстинктивно избирать вредное себе, прельщаться «бескорыстными» побуждениями – есть уже шаг на пути к декадентству. «Не искать своей пользы» – это своего рода фиговый листок для совсем другой физиологической сущности: «Я больше не умею находить своей пользы!..»

Ослабление инстинктов!

Человек погиб, если он стал альтруистом. Вместо того чтоб наивно сказать: «Я сам больше ни на что не годен», – нравственная ложь в устах декадента говорит: «Ничего нет ценного, сама жизнь ни на что больше не годна!»

Такой приговор в конце концов грозит опасностью. Он заразителен и вскоре порождает целую тропическую растительность понятий на болезненной почве общества: то в виде предрассудков, то в виде философии (Шопенгауэр).

Иногда такое выросшее на гнилой почве ядовитое дерево отравляет своим дыханием всю жизнь на целые грядущие столетия.

32

Обязанность врачей. Больной – паразит общества. В известных случаях становится непристойным продолжать свое существование.

Дальнейшее прозябание в трусливой зависимости от врача и от всех мелочей жизни, после того как смысл жизни, право на жизнь уже потеряны, должно бы вызывать в обществе глубокое презрение.

Также врачи должны были бы быть посредниками этого презрения и вместо прописывания рецептов проявлять ежедневно новую дозу отвращения к своим пациентам. На ответственность врачей возлагается решение во всех случаях высшего интереса жизни, приподнятой жизни, в случаях беспощаднейшего натиска вырождающейся жизни, например, во враче нуждаются для права быть зарожденным, для права на рождение, для права на жизнь…

Необходимо независимо умереть, когда становится невозможным продолжать жизнь независимо! Великолепна смерть, ясная и радостная, приведенная в исполнение среди детей и свидетелей, – когда разумное прощание еще возможно, когда тот, кто прощается, еще с нами, когда еще возможна настоящая оценка достигнутого и желанного – возможен итог жизни…

Здесь было бы кстати выставить, назло малодушию перед грозящей участью, истинную, т. е. физиологическую оценку так называемой естественной смерти, которая с правом может быть названа «неестественной» – самоубийства. Никогда человек не погибает по вине другого, а всегда по своей собственной вине. Но в то же время это самая позорная смерть – несвободная, трусливая, смерть не вовремя! Из любви к жизни следовало бы желать другой смерти, свободной, сознательной, без случайностей, без неожиданностей…

Я позволю себе дать совет господам пессимистам и другим декадентам. Наше появление на свет не от нас зависит, но мы можем эту ошибку – а это иногда бывает ошибкой – вовремя исправить. Упраздняя себя, человек совершает достойнейший поступок – этим он заслуживает почти… жизнь. Общество, даже более того – сама жизнь получает больше пользы от этого, чем от какого-нибудь существования, проходящего в самоотречении, худосочии и других добродетелях, – по крайней мере такой человек освобождает людей от своего вида, освобождает жизнь от возражения… Настоящий пессимизм, pur, vert[173], сказывается, прежде всего, самоопровержением господ пессимистов; нужно сделать еще шаг вперед в своей логике: отрицать жизнь не только «волей и представлением», как это сделал Шопенгауэр, – надо прежде дойти до отрицания самого Шопенгауэра… Пессимизм, кстати говоря, несмотря на свою заразительность, не увеличивает болезненность целой эпохи, целого поколения, он только служит их выражением. Им заболевают, как заболевают холерой; надо быть по натуре достаточно болезненным, чтобы подвергнуться ему; пессимизм не создает даже ни одного лишнего декадента. Я помню статистический вывод, свидетельствующий о том, что в года, когда свирепствовала холера, общая цифра смертных случаев не превышала другие года.

33

Стали ли мы нравственнее? – Против введенного мною понятия «по ту сторону добра и зла» вооружилась, как и следовало ожидать, вся свирепость нравственного отупения, которая слывет в Германии за мораль, – я мог бы рассказать об этом прелюбопытные истории. Прежде всего, меня заставили призадуматься над «неопровержимым превосходством» нашего времени в нравственном отношении, над этим успехом, действительно достигнутым нами; в сравнении с нами никак нельзя назвать Цезаря Борджа, как я это делал, «высшим человеком» – известного рода сверхчеловеком…